Книга Хризолит и Бирюза, страница 314 – Мария Озера

Странно, но за столом никто не поднимал тему вчерашней дуэли. И в этом молчаливом избегании крылось нечто большее — как будто каждый понимал, что обсуждение этих событий может открыть ящик Пандоры. Кто-то, возможно, надеялся, что время само сгладит острые углы, но те немые тени, витавшие вокруг, говорили о том, что забыть не получится. События прошлого, как застарелые раны, лишь ждут своего часа.

— Дорогой Лазар, — начала мягко Жизель, аристократично разрезая запеченного в сыре с грибами судака. — Подскажите, где Ваша супруга?

— Умерла в лихорадке после родов, — отрезал король, даже не посмотрев на женщину.

Жизель заметила, как тень грусти прошла мимо глаз короля. Она знала, что такие слова могут задеть, но сейчас ей нужно было продолжать разговор.

— Я искренне сожалею, Ваше Величество. Потерять близкого человека — это страшное испытание, — сказала она, стараясь ввести нотку эмпатии в их беседу.

Лазар, наконец, отвлекся от взгляда в тарелку и посмотрел на нее.

— Моя жизнь — это не место для жалости, — сказал он, откладывая в сторону нож. Его голос прозвучал резко, но в нем все же было что-то уязвимое. Жизель уловила этот момент, словно капли дождя, падающего на тихую поверхность пруда.

— Быть может, именно такие утраты делают нас сильнее, — добавила она, чувствуя, что в их разговоре есть место надежде.

Она старалась вступить в зону, где король мог бы открыть свое царство чувств.

— Или уничтожают нас, — холодно парировал Лазар и едва заметно усмехнулся.

В его усмешке было слишком много прожитых потерь, слишком много иронии, которую понимает лишь тот, кто давно лишился права на утешение. И снова за столом воцарилась тишина, тяжёлая, как свинец, давящая на плечи каждого.

Обе стороны прекрасно понимали: этот обед — не просто трапеза, а своеобразный стол переговоров, где каждое слово и даже пауза становились ходом в опасной партии. Лазар смотрел остро, в упор, его голубые глаза, унаследованные Иденом, сверкали хищным льдом. Он будто вымерял расстояние до моей шеи — и всё ещё не отказался от мысли довершить начатое.

Отец же держался безупречно: ровный тон, спокойные жесты, легкая игра мимикой — всё выдавало опытного политика, человека, привыкшего вести разговор на грани, но не уступать ни шага. Его уверенность звучала в каждом слове, и от этого даже стены словно теплились.

Лазар, сидящий рядом с ним, казался статуей из мрамора, но глаза выдавали — он вслушивался в каждую реплику, как будто искал в ней трещины, чтобы вбить клин. Его губы то и дело сжимались в тонкую, белёсую линию — признак едва удерживаемого раздражения.

Отец же искусно уходил в сторону: поднимал вопросы, которые, казалось, касались лишь третьих земель, но каждый раз обрисовывал перспективы так, что выгодны они оказывались именно ему. Это была игра тонкого маневра: уступки без уступок, любезности с острым наконечником.

Я наблюдала за этой дуэлью и чувствовала себя мостом, который связал два противоборствующих берега. Казалось, шагни я не так — и мост рухнет, а вместе с ним и хрупкий мир в зале.

— Милая моя Офелия, — неожиданно обратился ко мне отец, нарушив вязкое напряжение. Его голос прозвучал мягко, но в этой мягкости таился расчёт. — День выдался ясный, морозный. Может, покажешь принцу Дмидену наш лабиринт, когда закончишь с обедом?