Книга Хризолит и Бирюза, страница 44 – Мария Озера

Мгновение — и всё разряжается. Демьян снова становится прежним: глаза смеются, плечи расслаблены. Он хлопает меня по плечу и говорит с привычной хрипотцой:

— У тебя, дочка, друзья знатные. Держись за таких. Я так понимаю, ты выбралась из Нижнего города? Верхний город может быть холодным, но если в нём у тебя есть такой человек — ты уже не одна.

Я киваю и, по-хозяйски проходя вглубь мастерской, кричу с кухонной зоны:

— Да, дядюшка, я выбралась. Может, и не навсегда, но хоть на время.

Ставлю пузатый чайник на старую керосинку. Мягкое пламя светится, будто согревает не только руки, но и память.

Небольшая кухонька дышала теплом и старым деревом. Стены, потемневшие от времени, были выложены тесом, а потолок — закопчен и прочерчен балками. В центре стоял большой стол, отполированный годами и руками, окружённый неровными стульями. Над ним висела кованая люстра с подсвечниками — свечи в ней чуть покачивались, будто дышали вместе с домом. У стены — старая печь, чугунная. Шкафы, местами скрипящие, хранили простую посуду и крупу в стеклянных банках. Всё это не казалось бедным — скорее, настоящим, живым, как фото из старого альбома.

Я вернулась из кухни в основную мастерскую, сжимая заваренный чай в ладонях, который тотчас поставила на стол, но сразу же заговорила, как будто надеялась, что слова помогут облегчить ту вину, которая горела во мне:

— Прости, что не сообщила сразу. Всё получилось внезапно. Я… я принесла тебе немного денег. Ты сможешь сделать ремонт, купить новый станок, и…

Я уже тянусь к сумке, нащупывая пачку, как вдруг на мои руки опускаются его — крепкие, костлявые, с затвердевшими суставами, пахнущие кожей и временем.

— Дочка… не надо, — тихо, спокойно, как-то почти торжественно. — Я живу в достатке. Мне больше не нужно.

— Но, дядюшка… — я опускаюсь на ближайшую табуретку. — Пожалуйста. Позволь мне хоть чуть-чуть помочь. Ты ведь мне помог. Больше, чем кто-либо.

Он улыбается широко и искренне — так, что даже морщины на лице разглаживаются. И в этой улыбке я вдруг замечаю новые прорехи в зубах. Что-то в груди надламывается. Глаза наполняются влагой, и первая слеза медленно скатывается вниз по щеке.

Сердце сжимается. Воздух становится плотнее, тени в углах мастерской как будто сгущаются, будто сама комната откликнулась на мою боль. А он всё так же смотрит — с лаской, но и с непоколебимой стойкостью.

— Девочка моя… не стоит. Ты мне помогла сполна, дочка, я о большем и мечтать не мог.

Но я не сдаюсь. Я вытаскиваю деньги и почти со слезами на глазах протягиваю:

— Возьми. Пожалуйста, Демьян. Хоть немного. Хоть ради меня.

Он молчит, и в этом молчании — долгие годы жизни, много потерянного, много прощённого. Потом всё же вытягивает одну купюру и, улыбнувшись с иронией, говорит:

— Ну что ж. На хлеб хватит.

Он неспешно уходит обратно на кухню, оставляя меня одну со своими чувствами. И я, наконец, отпускаю сдерживаемое и сажусь на табуретку Слёзы катятся тихо, по одной, как дождь по стеклу. Я поднимаю глаза к потолку, будто ища там ответ, и в этот момент чувствую движение.

На колени передо мной опускается Лоренц. Он смотрит снизу вверх — мягко, внимательно — и большим пальцем бережно стирает каплю с моей щеки.

— Ну ты чего, сладкая, — его голос низкий, почти шепот, и в нём нет ни капли жалости, только тепло.