Книга Хризолит и Бирюза, страница 55 – Мария Озера

Я была одна. Совсем одна. И в этой уединённости было что-то почти священное. За эти два дня моей новой жизни — жизни дамы из Верхнего города — я устала так, как не уставала за годы прежней. И вдруг с новой остротой поняла, какую цену платят те, кто «работает» по-настоящему — чьё тело и голос постоянно принадлежат другим.

И пусть впереди были выбор, школа, дети, — но сейчас я была просто Офелия. Обнажённая, тёплая, уставшая, и на мгновение — свободная.

Мой мир уже не будет прежним после прикосновения к этой реке разврата, что течёт параллельно жизни, соблазняя своим тёплым течением. Однако, в своё оправдание могу сказать: я всё ещё стою на берегу. Нога моя не ступила в эту воду окончательно — я лишь смотрю на неё, сомневаясь, дрожа и щурясь, будто от блеска солнечного блика на чёрной воде.

Перешептывание Нивара с тем лысым инвестором до сих пор стоит у меня перед глазами. Слишком короткий, слишком напряжённый. Почему он так внезапно отвернулся от меня? Можно ли быть уверенной, что из-за Нивара мной пренебрегли? Я, конечно, не то чтобы рвалась, но всё настолько странно, что поселившееся во мне зерно необъяснимой тревожности не отпускает, неприятно давит. И как объяснить сцену в кладовке под лестницей?.. Его руки, его дыхание, внезапное отступление — как внезапная осень, накрывшая июль.

Я не заметила, как уселась на край ванны, обмотав бёдра полотенцем. К щекам прилила кровь от воспоминаний — жаркая, назойливая. Я тряхнула головой, будто пытаясь стряхнуть с себя этот липкий налёт произошедшего.

— Подумаешь, мальчик с серебряной ложкой во рту решил позабавиться с девочкой… — пробормотала я в пустую ванную, вытирая мокрые волосы, — зачем мне выдумывать что-то большее?

Шкаф скрипнул, когда я распахнула его дверцы. Вещи, купленные и доставленные по первой же прихоти, едва помещались на полках — от запаха нового текстиля щекотало нос. Я вытащила клетчатую юбку и надела её с мягкой хлопковой рубашкой, поверх которой легла трикотажная жилетка с коротким рукавом. На ноги — плотные белые чулки и массивные шнурованные сапоги. Образ — эдакое странное переплетение Верхнего и Нижнего города, утончённости и дерзости. Я подошла к зеркалу и, не желая подчиняться щипцам и расчёскам, оставила волосы сохнуть в их естественной волне.

Из отражения на меня глядела совсем иная Офелия. Та, что могла меняться каждый день. У неё был собственный гардероб, мягчайшая постель, мраморная ванна, тёплый пол — и самое главное, карманы, полные шелестящих купюр. Эта Офелия уже не смотрела снизу вверх — она стояла прямо. Она могла выбирать.

С детства я мечтала вырваться из той тёмной трясины, где потолок был низким, а окна — запотевшими. Где вечно пахло капустой и безысходностью. Где бабка Дюплентан угрожала скормить меня своим обрюзгшим сыновьям, если я не заплачу за клоповник, именуемый комнатой.

— Пускай подавится, старая карга! — с неожиданной для себя резкостью бросила я и чуть ли не с ноги распахнула дверь.

Перекинув сумку через плечо, я шагнула в коридор, готовая встретить новый день — и всё, что он мне принесёт.

Глаза ослепил яркий свет раннего солнца, едва поднявшегося над крышами Верхнего города. Его лучи, преломляясь сквозь тонкие пряди моих ещё влажных волос, играли золотом, будто кто-то щедро осыпал меня пыльцой сказочных фей. Утро вступало в свои права, и город, потягиваясь после ночной дремы, начинал просыпаться.