Книга Хризолит и Бирюза, страница 57 – Мария Озера

— Сейчас у него математика, — пояснил директор, не оборачиваясь. — Он делает удивительные успехи в точных расчётах, с лёгкостью решая задачи, которые взрослым специалистам даются с трудом.

Дверь в аудиторию скрипнула под рукой мистера Циммермаха, и слаженный, почти военный гул поднявшихся с мест учеников наполнил пространство:

— Доброе утро, мистер директор!

Женщина, ведущая урок, выглядела измученной, как человек, несущий на себе не только тяжесть знаний, но и заботы, никак не связанные с наукой. Под глазами её залегли синеватые тени, а уголки губ опущены, будто усталость прорезала лицо линиями. При виде нас она попыталась улыбнуться, но вышло это так же вяло, как пламя догоревшей свечи.

Мистер Циммермах ответил ей коротким кивком. Я осталась стоять у порога, слегка в тени, не желая мешать учебному процессу своим присутствием. Лишь наблюдала.

— Адриан Валески, — прозвучало строго и выверено, как выстрел из ружья.

Парень, что только что сел, вновь нехотя поднялся. Я узнала его сразу — тот самый с вихрастой каштановой копной и дерзким взглядом, которого директор мягко отчитывал в коридоре. Теперь, однако, во взгляде его была не дерзость, а смесь вины и попытки сохранить достоинство. Он смотрел на Циммермаха из-под длинных тёмных ресниц, чуть нахмурившись. Серые глаза были выразительны и живы — из тех, что смеются даже тогда, когда губы сжаты в упрямую линию.

На нём висела явно чужая школьная форма: пиджак был велик, рукава почти скрывали пальцы, галстук болтался набекрень, а брюки оказались короткими, будто он рос быстрее, чем за ним поспевали портные. Он стоял прямо, но весь его вид кричал о внутренней свободе — или, как минимум, о пренебрежении к мелочным условностям.

— Что я тебе говорил насчёт галстука? — уже менее строго, но с оттенком руководящей заботы произнёс директор.

Адриан, с демонстративной сосредоточенностью, попытался выровнять незадачливый узел. Выглядело это настолько трогательно и забавно, что я не удержалась — тихо хихикнула.

Он тут же метнул в мою сторону внимательный, даже удивлённый взгляд. Наши глаза встретились — и я, как школьница, пряталась за дверью, будто этим можно было отменить мгновение. Впрочем, парень не стал заострять внимание — директор уже заговорил о предстоящих олимпиадах, контрольных работах и всевозможных мероприятиях. Валески сделал лицо такого несчастного юноши, что я едва сдержала улыбку. В его позе, в выражении лица, в каждом движении чувствовалось врождённое чувство юмора, почти артистическое. Мне невольно представилось: этот мальчишка наверняка бегает по крышам, играет на гитаре где-нибудь под луной и спорит с преподавателями ради развлечения.

Когда Циммермах завершил разговор, ученики вновь встали и вежливо попрощались. Директор обернулся ко мне, взгляд его вопрошал, каков мой вердикт.

Я пожала плечами, улыбнувшись:

— Посмотрим других, мистер Циммермах, — и поправила ремешок сумки, словно кивком приговаривая: «Валески меня заинтриговал, но давайте сравним».

Следующий класс находился на этом же этаже, в западном крыле школы. Уже с порога в воздухе ощущалось нечто иное — словно здесь бродила тень великих мыслителей, оставивших после себя дух размышлений, споров и открытий. Стены были увешаны старинными картами и тщательно выведенными диаграммами, а на полу сохранились следы мела — будто совсем недавно кто-то увлечённо доказывал свою гипотезу.