Книга Хризолит и Бирюза, страница 60 – Мария Озера

Он не спешит, словно знает, что вся ситуация под контролем. Мужчина молча протягивает мне руку, и я узнаю эти окольцованные пальцы.

Нивар Волконский собственной персоной.

Я позволила ему помочь мне, встаю и тут же делаю шаг назад, прихрамывая.

— У тебя кровь, — констатировал он. Его голос был ровным, почти холодным, но я уловила в нём едва заметный оттенок тревоги. — Необходимо обработать во избежание инфекции.

В его глазах читался намек на беспокойство, но я не была готова проявлять слабость. Мне невыносимо хотелось съязвить, брови для этого угрожающе съехали к переносице, а рука сжалась в кулак, но стоило мне почувствовать колющую в ней боль, как всё язвительное испарилось.

Я отвела взгляд. На земле, в пыли, всё ещё лежал обмякший Джет. Его уже поднимала охрана Нивара — люди в форме молча уволокли его, словно мешок с отбросами. Всё было так быстро и бесстрастно, что казалось сном.

— Спасибо. Я справлюсь, — выпрямилась я и, сдерживая дрожь, встретилась с пронзительным зелёным взглядом. Мне показалось, что он видит меня насквозь, будто знает каждую мою мысль. Я хотела уйти, но шагнулась — и оступилась. Внезапный резкий укол под коленом. Я почти упала.

Но он поймал меня.

Подхватил под руку, не дав даже коснуться земли. Его ладонь была прохладной, крепкой, и от этой уверенной, безупречной мужской хватки меня трясло сильнее, чем от боли. Я попыталась вырваться, но он просто удержал меня — мягко, но так, что было понятно: сопротивляться бесполезно.

Я оглянулась — не дай бог, кто-то увидит. Мысль о том, как эта сцена выглядит со стороны, обожгла щеки. Стыд накрыл с головой. Я ненавидела чувствовать себя беспомощной. Мне никогда не нужна была помощь. Я научилась выживать одна. Но в эту минуту… я, кажется, была благодарна, что не одна.

Он не сказал ни слова. Ни упрёка. Ни «я же предупреждал». Ничего. Только вёл меня до самой ратуши, поддерживая на каждом шагу, прижимая за талию к себе.

В медицинской комнате он сам взялся за обработку. Его движения были спокойными, отточенными. Я сидела на кушетке и смотрела, как он аккуратно протирает мою рану смоченной спиртом ваткой. Свет от лампы падал на его волосы — светлые, чуть волнистые, почти неприлично ухоженные для мужчины. Я невольно залюбовалась. Он что, бальзамом пользуется?

Тишина между нами была слишком насыщенной, почти липкой. Я могла бы сказать что-нибудь. Хоть что-то. О чём угодно. Но язык будто онемел. Я просто сидела, вдыхая запах антисептика, и чувствовала, как в сердце просыпается нечто странное. Тревожное. Опасное.

Что-то, что я не хотела впускать.

Вскоре я всё же нарушила тишину — не по собственной воле. Он слишком резко надавил на рану.

— Ай! — воскликнула я, поморщившись и отдёрнув ногу. — Ты что делаешь в Нижнем городе?

Прозвучало резко, почти как упрёк. Будто я срывалась на него, не различив границу между болью от спирта и реальным вопросом, что давно уже вертелся на языке.

— Подписываем документы по переносу заводов, — спокойно ответил он, нанося мазь уже гораздо осторожнее, почти ласково. Его пальцы скользили по коже так, словно он не прикасался, а писал на ней заклинания. — А что делала тут ты?

Он выделил это «ты» с такой напористостью, что у меня перехватило дыхание. Я мгновенно ощутила себя подростком, нарушившим запрет, — словно меня застукали, как я сбегаю через окно. В горле пересохло, язык прилип к нёбу.