Книга Хризолит и Бирюза, страница 56 – Мария Озера

По булыжным улицам уже плыл аромат свежеиспечённого хлеба — пекарни торопливо разогревали каменные печи для рабочих, которым предстояло встретить день в стуке молотов и свисте пара. Дети в школьной форме, зевая и волоча портфели, плелись к своим учебным заведениям, будто в ссылку. Дамы в широкополых шляпах и меховых горжетках выгуливали собачек, а заодно и драгоценности, подаренные мужьями, вечно занятыми на бирже или в кабинете.

Я шла пешком — как всегда, по привычке. Дорога от апартаментов до ратуши в Нижнем городе занимала около полутора часов, но для меня это была не тягость, а способ унять взволнованное сердце. Сегодняшнее утро было особенным: я чувствовала, будто взяла на себя нечто большее, чем могла бы осознать. Ответственность буквально гудела под кожей, не позволяя дышать свободно. Я будто стояла на пороге чего-то важного, ещё не зная, откроется ли мне дверь.

Я любовалась городом — витринами, балконами, тонкими силуэтами женщин, спешащих за новыми шляпками, тем, как падает свет на мостовую, — и не заметила, как подошла к границе с Нижним городом. Мои одежды, скроенные в лучших домах, были слишком респектабельны, чтобы вызвать подозрение, и контролёры, лишь обменявшись взглядами, позволили мне пройти, не задав ни одного вопроса. Ратуша стояла неподалёку, а от неё до школы — рукой подать.

И всё же странное чувство не покидало меня: я родилась в этом городе, выросла, провела здесь все детские и девичьи годы, а теперь он казался мне почти чужим. Я слышала о нём из газет, по пересказам, как о далёком родном, с которым давно не виделась. Город взрослеет, меняется, становится другим — и в нём уже нет места той Офелии, которой я была. Это был город, в котором я не могла быть собой. Где я не могла жить.

И больше не хотела.

С этой мыслью я вошла в здание школы. В коридоре, среди роя учеников, выбежавших на перерыв, я заметила мистера Циммермаха — он как раз делал строгое, но, в сущности, добродушное замечание какому-то вихрастому мальчишке, что носился, будто сорвался с цепи.

— Неэлегантно, молодой человек, совершенно неэлегантно, — произнёс он с лёгким нажимом, и тот, уловив опасность, моментально ретировался. — О, госпожа Хаас, — обернулся ко мне директор, протягивая руку в приветствии. Я пожала её. Его ладонь была сухой, чуть шершавой, но тёплой.

Сегодня он казался иным — более живым, почти тёплым. Может, дело было в Лоренце, с которым они вчера долго говорили? Или же, быть может, школьная атмосфера смягчала его строгость, открывая в нём черты настоящего педагога? Так или иначе, я почувствовала облегчение: тревожность, что сопровождала меня всю дорогу, начала отступать.

Внезапно, не давая мне окончательно расслабиться, прогремел звонок. Я вздрогнула, выпрямилась, словно провинившаяся школьница, а мистер Циммермах, взглянув на меня поверх очков в тонкой позолоченной оправе, едва заметно усмехнулся.

— Прошу проследовать за мной, госпожа Хаас. Мы направимся в класс Адриана Валески — одного из наиболее одарённых учеников с инженерными способностями, — произнёс мистер Циммермах, ступая на широкие каменные ступени. Я последовала за ним по лестнице, машинально скользя взглядом по стенам, где местами осыпалась краска, обнажая старую штукатурку. В этих трещинах будто дремала сама история — забытые разговоры, записки на партах, смех и слёзы прошлых поколений.