Книга Северный ветер, страница 174 – Александрия Уорвик

Анемои.

Узнаю Борея, копье в его руке, длинный черный плащ. Вот Зефир с луком и копной кудрей. Третий держит изящный изогнутый клинок. Грудь и руки бугрятся мышцами, хоть он и самый низкорослый из братьев, темно-коричневая кожа поблескивает под жгучим солнцем. Нот, Южный ветер, судя по всему.

Остается последний: Эвр, Восточный ветер. Но под плащом ясно лишь то, что он широкоплеч. Лицо скрыто тенью капюшона.

– Фамильного сходства кот наплакал, – замечаю я.

Борей бледнокожий. Зефир золотистый, поцелованный самим солнцем. У Нота черные глаза и волосы. И мне ужасно любопытно, как же выглядит под капюшоном Эвр.

Северный ветер молчит. Что он видит, когда смотрит на лица братьев? Наверное, я никогда не узнаю.

Он разворачивается и уходит по коридору дальше. Спешу его догнать, перепрыгивая обломки мебели, разбитые каменные колонны. В стенах зияют дыры, будто их рвали двумя руками в приступе необузданной ярости.

– Некоторые месяцы даются труднее. – Борей меня избегает. – Со временем держать в узде метаморфозу становится все тяжелее.

Оно и ясно.

– Как ты думаешь, почему твоя душа поддается скверне?

– Как ты думаешь, если бы я знал, то оказался бы в таком положении?

Сдерживаю хлесткую фразу, готовую сорваться с языка. Нельзя отвечать на огонь огнем. Лишь вода, ласковая, исцеляющая, способна унять ярость, что набирает и набирает силу.

– Может, моя душа не наливается скверной, но я знаю тьму. Знаю, что пока ты винишь себя за прошлые ошибки, ты никогда не продвинешься вперед.

Борей ускоряет шаг. Выдавливает сквозь зубы:

– Ума не приложу, что ты имеешь в виду.

Разве?

– Ты винишь себя в смерти жены и сына, – заявляю я, следуя за ним по пятам. Мимо мелькают разбитые двери. – Давай, скажи, что я неправа.

Его молчание уже само по себе говорит о многом. Я не солгала. Я понимаю немало. Достаточно, чтобы видеть, как Борей и я – отражения друг друга во многих отношениях. Как же я раньше этого не замечала?

Король резко рассекает воздух ладонью, в каждой черточке лица запечатлена боль.

– Я страдал и скорбел, но не забывал. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь забыть.

– Может, дело не в том, чтобы забыть, – говорю я и, схватив Борея за руку, заставляю его остановиться. – Может, дело в том, что ты не простил себя за то, что было совершенно не в твоей власти.

Мы стоим грудь к груди, и я запрокидываю голову, чтобы видеть его лицо.

– Это был мой долг, – выдавливает Борей, – защищать собственных жену и ребенка, и я их подвел.

– Твоим долгом было их защищать или любить?

На щеке короля дергается желвак.

– И то, и другое.

Киваю. Ограждать, обеспечивать, оберегать. И это я тоже понимаю.

– Значит, таковой обязана быть твоя жизнь? В вечной ловушке вины, не зная избавления от ее бремени? – И добавляю тише: – Разве бог, даже изгнанный, может заслужить прощения?

Не скажу, сколько мы сверлим друг друга взглядом. Но я чувствую, будто падаю. Или падала, и единственное мое желание – продолжить, но сердце парит. Ему подарили крылья.

– Достоин ли я подобного? – спрашивает Северный ветер.

– Не знаю, – парирую я. – Достоин ли?

– Нет. – Борей говорит с уверенностью того, кто задавал себе этот вопрос. – Не достоин.

Мое сердце разрывается от боли за него. Это неправильно. Как он может быть о себе такого дурного мнения? Как я могу быть о себе такого дурного мнения?