Книга Северный ветер, страница 95 – Александрия Уорвик

Я удивленно хмурюсь.

– Да. – Сквозь полог из ветвей мелькают фрагменты усыпанного звездами неба. – Откуда ты знаешь?

Не вижу лица короля, но чувствую его недоумение.

– Пусть наши миры совсем разные, многие поверья все же совпадают. Там, откуда я родом, этот день называют Переправой.

И я вдруг задаюсь вопросом, не потому ли Борей оказался здесь в ловушке – не отправили ли его в Канун средизимья за завесу, лишив возможности вернуться обратно. Не потому ли, в частности, он питает неприязнь к празднику.

– А еще в этот день мы взываем к Западному ветру, чтобы в грядущие месяцы он принес нашим землям плодородие.

Король мрачно молчит. Точно. Ему же отвратительно все, связанное с братом.

– Удивлена, что жители Невмовора его празднуют, – продолжаю я, отчаянно пытаясь нарушить тишину, – учитывая… ну…

– Что праздник славит мою кончину?

– Да, – отвечаю я с дерзкой ухмылочкой, – но я не собиралась выражаться так деликатно.

Король стужи фыркает. Немного сдвигается в седле, отчего еще плотнее прижимается ко мне бедрами, его подбородок легонько касается моей головы.

– Они тоже когда-то были живыми. И даже после смерти сохраняют верования, обряды. Кто я такой, чтобы диктовать, во что им верить можно, а во что нельзя?

– Какое удивительное равноправие с твоей стороны.

Вскоре мы прибываем в Невмовор. Фаэтон проходит защитное кольцо изрезанных рунами деревьев точно так же спокойно, как соляной круг Эджвуда. Луна сегодня ночью – лишь ледяной осколок полумесяца, последняя крупица света перед новолунием. Издали доносятся смех и музыка.

Отбираю у короля поводья, останавливаю Фаэтона, плавным движением спешиваюсь, отряхиваю с юбок грязь.

Король удивленно моргает, глядя на меня сверху вниз.

– Что ты делаешь?

– Дальше мы пойдем пешком.

– Пешком? – У Борея такой вид, будто я попросила его отрезать себе руку.

– Да! – огрызаюсь я раздраженно. – Иначе ты всех распугаешь своим жутким конем-темняком, испортишь празднование, которое еще даже начаться не успело.

Бросаю взгляд на Фаэтона, и дух фыркает, будто возмущенный.

– Без обид.

– Они мне не ровня.

И разговор тоже был таким приятным.

– Они точно так же едят, и спят, и мечтают, и скорбят, как ты.

– Но я не могу умереть.

– Теми же способами, что простые смертные, – не можешь, да.

Взгляд, устремленный мне в глаза, становится пристальнее. Не слишком ли много я выдала?

– Только сегодня, – говорю я, – притворись, что смертные не такое отребье, которым ты нас видишь?

– Я не думаю, что вы отребье.

– И что же ты тогда думаешь?

Король не отвечает, спешиваясь и отпуская тварь побродить. Я все это время считала, что отчужденность Борея проистекает из его упрямства, осознанного выбора, желания так наказать. А теперь гадаю, не ошибалась ли я – может, он просто не привык, что его мнение спрашивают. Может, он просто не знает, как выразить мысли.

Не оглядываясь, я шагаю по освещенной факелами дороге, и меня беспощадно мучит жажда выпить – и, может, слопать торт, но только лишь если косточки сжимающего меня корсета позволят проглотить хоть что-нибудь. Король стужи следует за мной по пятам. Не знай я, в чем дело, предположила бы, что в скоплении людей ему не по себе.

Как только нас замечают, кипучая, необузданная энергия рассеивается, как дым по ветру.

На крошечную площадь втиснулся весь город. Подозрение, настороженность, недоверие повисают в воздухе, делая его насыщенным, густым. По периметру мерцают факелы. Собралось, наверное, несколько сотен человек. Женщины в длинных платьях и сапогах, мужчины в штопаных плащах, рубашках и штанах, размытые силуэты в неверном свете. Шарфы. Шляпы. У меня сложилось впечатление, что призраки не чувствуют холода, но это, по-видимому, не так. Детишки цепляются за юбки матерей. Собаки снуют в поисках объедков.