Книга Нелюбимая жена-попаданка для герцога, страница 38 – Ульяна Соболева

— Молился? — я посмотрела на него, как рентгеновский аппарат на пациента. — В следующий раз, если вы видите сыпь, вы зовёте врача. А не устраиваете молебен.

Мы кого лечим? Райнара или ваши нервы?

Он сник, как влажная капуста.

Я уже была у постели, трогала пульс, лоб, щёку, смотрела на язык, дыхание. Всё знакомо. Всё понятно. Это — не чума. Это скарлатина. Или что-то из того семейства, что даёт жар, сыпь и бред. Без антибиотиков — риск. Но у меня уже была одна победа. Будет и вторая.

— Роберта! — позвала я. — Воду. Холодную. Тряпки. Всё, что найдёшь. И кипяти мяту. Много.

Повернулась к советнику.

— Где ближайший погреб? Мне нужно плесневелый хлеб.

Он вздрогнул.

— Миледи... вы…

— Тише. Не говори. Лежи. Буди свой иммунитет, пусть работает, я уже тут —прошептала я ему в ответ и, к своему ужасу, положила ладонь на его щёку чуть дольше, чем требовалось.

Господи, да что ж такое... Это всё тело! Это всё эта молодая кожа и бушующие гормоны, это не я. Анна Викторовна в жизни бы не начала терять голову из-за мужчины с температурой под сорок. Ну, может, только в студенчестве. Один раз. Но 0б этом второй раз неинтересно.

А теперь вот он. Герцог Муж. Красавец. Лежит передо мной и беспомощно сжимает простыню, как ребёнок. И я, которая приехала его разносить в пух и прах, теперь сижу у изголовья, охлаждаю, пою, глажу и злюсь на весь мир. Потому что — ну как так?! Как можно быть таким холодным, упрямым, сильным — и при этом таким хрупким в болезни?

Он снова дернулся и прошептал что-то невнятное. Я наклонилась.

— Что? Говори внятно, герцог. ты не на том свете.

— Не... уходи.

Я застыла. Честно — как вкопанная.

— Что?

— Не уходи... Вайнерис.

Ага. Вот теперь я точно должна уйти. Потому что сердце — как-то... ой. Не туда пошло. Но я осталась. Потому что врач. Потому что жена. Потому что у меня нет сил оставить его здесь, даже если бы он сам велел. А он — велит. Всегда. Кроме вот этого одного момента. И, может быть, именно этот момент... я запомню навсегда.

Я осталась. Потому что на войне, как в медицине, отходить от пациента до полной победы — это плевок в профессиональную честь. Особенно если пациент упрям болен, невероятно красив и по совместительству твой муж, с которым ты планировала сегодня скандал, а не медсестринскую нежность. Я осталась, потому что кто, если не я? Потому что даже в этом странном теле юной леди, в роскошном платье, с короной на голове и осанкой, как у горгульи на балконе кафедрального собора, я всё ещё была Анной Викторовной Лисовской, врачом, терапевтом, бабушкой всех ОРЗ и грозой всех ленивых интернов.

Ночь была долгой. Он метался, жар усиливался, и я снова и снова меняла компрессы, заставляла его пить, хотя он плевался и ворчал, даже не приходя в сознание. В какой-то момент он снова пробормотал моё имя, но теперь — твёрже, с упрямой ноткой.

— Вайнерис…

Я вздохнула.

— Да тут я, тут. Не рад?

Он не ответил, но пальцы сжали край простыни крепче, будто цеплялся. За меня?

За жизнь? За здравомыслие — кто его знает. Я смотрела на него и вдруг поняла, что у меня внутри... не просто волнение. Страх. Настоящий. Злой, едкий страх, что я могу не успеть. Что он может... уйти. Просто так. В этом облезлом, запущенном, но всё равно уютном доме. Без королевских прощаний, без горделивых речей.