Книга Околдованная, страница 147 – Лора Таласса

Колдун смотрит на сумку у моих ног, воздух густеет от его магии, клапан моего рюкзака откидывается, и из сумки выныривает, воспаряя, моя последняя тетрадь.

– Что ты делаешь? – Я пытаюсь ухватить дневник, но тот выскальзывает из пальцев, как кусок масла.

Мемнон ловит мой ежедневник свободной рукой, и меня накрывает паника.

– Серьезно, Мемнон, верни его.

Сегодня же явятся представители ПСС – просмотреть эти самые дневники!

И я не хочу, чтобы до этого кто-нибудь лапал их – тем более Мемнон.

Игнорируя меня, колдун кладет на стол мой летний блокнот и открывает последнюю книжку.

– О, значит, в конце следующей недели у вас устраивают Самайн, Бал Ведьм? – он читает напоминание, точно дневниковую запись. – Звучит забавно.

Скрещиваю на груди руки, заставляя себя успокоиться.

– Ты закончил?

Чего бы он ни хотел от меня добиться, он этого не получит!

– Я могу вернуть тебе твою память, – говорит он, не отрываясь от тетрадки.

У меня перехватывает дыхание. Одно дело – сказать, что мои утраченные воспоминания существуют; совсем другое – заявить, что я могу получить их обратно.

– Никто этого не может, – выдавливаю я наконец.

И даже не позволяю себе задуматься о том, какой была бы моя жизнь, если бы я получила обратно все свои воспоминания.

Теперь Мемнон отрывается от дневника. Его дымно-янтарные глаза блестят.

– Моя царица, я могу.

– Я не хочу твоей помощи.

– Неужели? Разве ты не устала ничего не помнить? Насколько проще была бы жизнь, если бы ты ничего не забывала?

Он дьявол в моих ушах, предлагающий мне то единственное, что я должна хотеть. То, что у меня было до того, как Пробудилась моя магия.

Мою память.

Трясу головой:

– То, что ты говоришь, невозможно.

– Вообще-то на самом деле это довольно просто. Твоя сила связана с проклятьем, тем самым, которое ты наложила на нас обоих, когда заперла меня в той гробнице.

Я хмурюсь: мне не нравится такой поворот разговора. Нерону, должно быть, тоже, потому что он прыгает на подоконник, потом на дубовый сук – и уходит прочь.

Но Мемнон продолжает:

– Римляне называли это damnatio memoriae – «изгнание из памяти». Предание забвению. Худшая участь, которую можно уготовать человеку, обладающему силой.

Ага, вот тут-то мне и становится ясна истинная цель Мемнона.

– Если проклятье будет снято, вернется не только моя память, не так ли? Тебя тоже вспомнят, верно?

Его глаза ярко вспыхивают:

– Да, – соглашается он. – Мое имя и мое царство вернутся в исторические записи. Я хочу, чтобы мир вспомнил меня. Но, – он переходит на сарматский, – моя царица, больше всего я хочу, чтобы меня вспомнила ты. Вспомнила нас и нашу жизнь. Я не могу быть единственным носителем нашего прошлого. Это… – он медленно качает головой, его дымчатые глаза полыхают, – …невыносимо.

Сердце сжимается от его слов.

Если предположить, что я, по какой-то странной магии и иронии судьбы, та самая Роксилана, тогда…

– Тебе никогда не приходило в голову, что мне, возможно, лучше не знать прошлого? – спрашиваю я его. – Возможно, некоторые вещи лучше оставить погребенными.

Мемнон выдерживает мой взгляд. Глаза его горят силой.

– Я уже говорил тебе, Селена. Что бы ни заставило тебя проклясть меня, мы можем с этим разобраться. И мы разберемся.

Качаю головой:

– Ты говоришь так, будто я уже согласилась.

– На тебе проклятье, моя половинка. Проклятье, наложенное твоей собственной рукой. Конечно, мы снимем его – ради меня и тебя, ради нас обоих. И когда воспоминания вернутся к тебе, мы сможем разобраться со всем, что произошло когда-то между нами.