Книга Околдованная, страница 148 – Лора Таласса

Гнев и раздражение пробуждаются во мне, а на глаза наворачиваются слезы. Почему все должно сводиться к моей потере памяти? Почему другие считают, что больше всего на свете я хочу это исправить? Или потеря воспоминаний – потеря моей личности? Почему меня заставляют чувствовать себя неполноценной? Почему не понимают, что мои амбиции, моя доброта, мой гребаный оптимизм – лучшее, что есть во мне, – это следствие потери памяти?

И я знаю, что Мемнон точно не придерживается подобных взглядов – он ведь ясно дал понять, что интересуют его лишь воспоминания нашего далекого прошлого, и он все еще хочет отколоть эту часть меня.

А правда в том, что я никогда не была лучше, чем есть сейчас. Я добра, умна и искренна благодаря своей потере памяти. Не вопреки ей.

Долго смотрю на Мемнона и произношу наконец:

– Нет.

Богиня, как же это хорошо. Даже, я бы сказала, очищающе.

Он приподнимает бровь, внимательно глядя на меня мерцающими глазами.

Но я не прогнусь.

Я ведьма, из рода ведьм, которых преследовали за те вещи, что прочие не могли понять. Я их наследие, и они могут гордиться мной.

– Нет, – повторяю я громче. – Мне не нужны мои воспоминания. Никакие.

Мемнон прищуривается.

– Ты не понимаешь, est amage. Я здесь не для того, чтобы торговаться с тобой. И даже не для того, чтобы что-то от тебя требовать. Пока нет.

Мемнон кладет дневник на другой, уже лежащий на столе, и выпрямляется во весь свой немалый рост. И я, и моя комната кажутся по сравнению с ним крохотными.

Он подходит ко мне, берет меня за подбородок, запрокидывает голову. Глаза его уже не горят, но менее напряженными они от этого не стали. Колдун наклоняется и целует меня – несказанно нежно.

Потом отстраняется, и в глазах его – нечто вроде сожаления.

– Какая же ты интригующая. В этом есть что-то обезоруживающее и притягательное. Но ты такая же пантера, как и я. Пришло время вспомнить.

Моя сила вспыхивает при его последних словах.

– Мемнон, – предупреждаю я, – не стоит делать меня своим врагом всерьез.

– О, уже слишком поздно, маленькая ведьма. Слишком поздно. – Он наклоняется вновь и шепчет: – Я еще не отомстил. До сего момента.

Не понимаю, о чем он говорит, пока два моих дневника не отрываются от стола, поднимаясь в воздух, окутанные индиговой магий. Вот тут я начинаю кое-что соображать.

– Думаю, выйдет очень изящно, если ты потеряешься в современном мире, – продолжает он, – совсем как был потерян я.

– Мемнон, – предостерегаю его.

– Боги, как же мне всегда нравилось, когда ты превращала мое имя в угрозу. Но сейчас я не хочу твоего гнева, Императрица. Я хочу твоей паники и твоего отчаяния. Хочу, чтобы ты пресмыкалась предо мной. Хочу, чтобы ты нуждалась во мне так, как я всегда нуждался в тебе.

Он пятится.

– Мемнон, – повторяю я, – отдай мне мои записи.

Магия ворочается во мне, оживая.

– Возможно, если ты вежливо попросишь о пощаде, я избавлю тебя от худшего моего гнева.

– Ты ублюдок.

– Это не мольба о пощаде. – Он ухмыляется. Будто ему и впрямь смешно. Семь кругов ада, уверена, что смешно! Мемнон весь соткан из насилия и мстительности. – Попробуй еще раз.

– Мемнон, клянусь Богиней…

Два моих дневника охватывает пламя. Я даже не успеваю закончить фразу – а глаза колдуна вспыхивают дьявольским светом, и мои дневники полыхают.

У меня перехватывает дыхание.