Книга Яромира. Украденная княжна, страница 42 – Виктория Богачева

И лишь на сердце у князя было тяжело.

— Нам нужно пополнить запасы.

Харальд сидел на веслах наравне со своими людьми, когда кормщик Олаф остановился возле его скамьи. Конунг ничего не ответил: тряхнул головой, отбрасывая с лица волосы, и продолжил грести размеренными, отточенными движениями.

Но старого кормщика не могло смутить нежелание вождя отвечать. Он слишком давно и слишком хорошо знал этого упрямца, чтобы робеть при каждом косом, недовольном взгляде.

— И тебе нужно серебро, чтобы платить своим людям. У нас трюм ломится от добычи. Нам нужно остановиться на торг, — неумолимо продолжил Олаф.

Он стоял на палубе, широко расставив ноги, и вглядывался вдаль, приложил ладонь ко лбу и сощурив глаза. Погода благоволила им последние дни: море было тихим, спокойным, а ветер — попутным. Они на весла-то садились ненадолго, больше для того, чтобы размяться да не заскучать на корабле, чем по необходимости.

Харальд заскрипел зубами. То, что старый кормщик был прав, и знал это, не добавляло ему настроения. Он не хотел встречаться ни с кем из конунгов, с которыми громко спорил на тинге*. А сильнее всего не хотел видеть Трувора и его драккар. Не потому, что трусил — он был выпустил кишки любому, кто осмелился бы такое сказать.

Нет. Причина была иной. Ему снились дурные сны, а никакой уважающий себя вождь не может закрывать на такие предзнаменования глаза.

Все знали, что конунги говорили с Богами, с самим Одином.

Харальду являлись во снах окровавленные сородичи и багряное, пенившееся море; он видел проплывающие мимо тела родни и своих людей, изрубленные и иссеченные, и охваченную огнем Гардарики*, и маячивший вдалеке лик Рёрика, и бесчисленную рать, собранную конунгами русов…

Двух толкований быть не могло. Предзнаменование было дурным, как ни крути.

И потому он хотел увести свой корабль и людей как можно дальше и от места, которое считал домом, и от берегов Гардарики. Он хотел отправиться на юг, бить и грабить франков — кого угодно. Потому что бескрайнее багряное море из снов, посреди которого стоял он сам — с руками по локоть в крови — его беспокоило.

О том, что видел каждую ночь, как только закрывал глаза, Харальд не говорил никому. Ни старому кормщику, ни сыну сестры, ни своим ближайшим людям. Им это знать ни к чему. И частенько ловил на себелюбопытные, недоуменные взгляды: куда спешил их конунг? Почему велел не останавливаться и уходить подальше от берега? Почему пропустили они уже несколько торговых городов?..

Харальд чувствовал эти взгляды хребтом. Тем самым, по которому бежал ледяной холод, когда ночью ему являлись вещие сны.

Еще никому не удавалось уйти от своей судьбы. Уйти от того, что сплели Норны*.

Но Харальд не стал бы конунгом, если бы не попытался. Если бы не делал невозможное.

Олаф стоял, возвышаясь на сидящим на скамье вождем, терпеливо дожидаясь ответа. Широкий ворот заношенной рубахи съехал в сторону, обнажив старый шрам на плече Харальда, перекрытый набитым рисунком. Узор из темно-зеленых, почти черных линий спускался вниз, шел вдоль лопатки и оплетал спину.

— Правь к берегу, — Харальд поднял голову и посмотрел на кормщика. — Задержимся на один день, не дольше. И сразу же возьмем курс на земли франков.

Вместо того, что кивнуть и уйти, Олаф остался на месте. Он всматривался в лицо конунга, которого не радовали ни погода, ни попутный ветер, ни спокойное море. Всюду на драккаре слышался смех и громкие, беззаботные голоса, но один лишь Харальд выглядел все более мрачным с каждым новым рассветом. Он и грести сел раньше, чем наступил его черед, и сказал, что не будет ни с кем меняться. Какие мысли он хотел вытравить из головы тяжелой работой? Что хотел позабыть?