Книга Рэм, страница 9 – Микита Франко

Правда, придётся объясниться перед пацанами.

И с этой необходимостью он сталкивается, едва Синцов заканчивается речь.

— Ну чё, на базу пойдешь? — это Скрипач спросил, подловив его за сценой (где Рэм надеялся подловить Сергея, чтобы он ещё раз потрогал плечо и сказал: «Привет, Макар»).

— У нас тут… семейное мероприятие, — проговорил в ответ.

— В честь чего?

— Ну… к Синцовым пойдем, — всё равно, что признаться, что ты филолог. Также в горле застревает.

— Нафига?

— Ну, там отмечание какое-то… — мямлил Рэм. — И вообще… он друг отца. Чисто… семьями типа.

— А ты там че, обязан быть? — недоумевал Илюха. — Тебе это нахера?

— Отец попросил быть, — соврал Рэм.

— Господи, — и глаза закатил.

Потом развернулся и ушел, видимо, чтобы передать это всё Французу. Рэм смотрел им вслед и не понимал, почему он не чувствует себя предателем, никого не предавая? Он же просто… влюблен. Они тоже ведут себя глупо, когда влюблены, и ходят как хвостики за девчонками, с которыми у них нет шансов. Как Скрипач за Дашей — никто ж не смеется. А Рэм даже у сцены постоять не может и в гости сходить — так, чтоб никто не обиделся.

Бесит.

Елисей, неожиданно выйдя из-за спины, спросил, растягивая улыбку:

— А ты что, к нам пожалуешь?

— Тип того.

Тот улыбнулся ещё шире:

— Будет весело.

Что-то Рэма не радовало, когда такое говорит Елисей. Рожа у него… красивая, но больно маньячная. Гомес Аддамс в молодости, блин.

Но после того, как Француз и Скрипач вот так глупо ушли от него, Рэм снова начинал подумывать: не завести ли ему друзей из круга… получше? Нужно будет пораскинуть мозгами.

• 20 октября в 19:51

Рэм большинство из этих людей раньше никогда не видел. Все эти Быструхины, Греченко, ещё какие-то фамилии, стершиеся из памяти в тот же момент, когда Рэм их первые услышал, были семьями другого сорта. Не такие, как у него. И Рэм видел это по тому, насколько взрослыми казались его ровесники: пацаны в пиджаках с широкими плечами и зауженными брюками и с кольцами на пальцах (в общем, со всей атрибутикой, которого не обладал бизнесмен Синцов, но обладали какие-то дети в его доме); девчонки в обтягивающих нарядах с подведенными глазами и яркими губами — словом, все они выглядели на тридцать. Макар же, тонущий в своих широких джинсах и толстовке, выглядел среди них на четырнадцать. Как ребёнок, потерявшийся на вечеринке у взрослых.

Может быть, отчасти так оно и было.

Синцов-младший, нарядившийся лучше всех, почти по возрасту — в кожанке, не смотря на хорошее отопление (в их зале даже горел камин), — притащил к столу алкоголь. Среди трёх бутылок с темноватой жидкостью, Рэм зацепил взглядом одну с прозрачной, и сразу же догадался, что это такое. Стало как-то нехорошо.

При том, что в остальном всё было уж как-то чересчур интеллигентски. По началу.

У панорамного окна стояло пианино. Или рояль. Рояль скорее, Рэм не особо разбирался, но инструмент был огромный с большущей фигурной крышкой — во много раз больше, чем школьное пианино. Одна из девчонок села за него играть, и великолепно исполнила неизвестную Рэму мелодию. Ребята обсуждали между собой, что это «Третья песня Эллен» Шуберта.

— «Аве Мария» в певческой практике, — сумничал какой-то очкарик в пиджаке.

Рэм и без того чувствовал себя лишним, а теперь — совсем.

Тут ещё Елисей, отпивающийся что-то цвета колы (но, наверное, не колу) из бокала, с ехидцей спросил у него: