Книга Малахитовое сердце, страница 31 – Лизавета Мягчило

– Ты ведь прибрала силу Чернавы, Агидель? Ты ведьма?

Ее плечи напряглись, пальцы вцепились в дверной косяк, царапнув крашеное дерево. Повернув голову, она скосила на него холодный взгляд, губы снова сжались в суровую полосу.

– Тебе нужно лечить голову, в ней полно всякой ерунды.

– Я не шучу. – Елизаров не обиделся, цепкий взгляд скользил по напряженному лицу, подрагивающим пальцам и расправленным плечам. – Я не сказал Сане, но пляску с полуденницей человек не способен выдержать. Она так опасна, потому что любая схватка с ней сулит увечья или смерть. А ты не просто выжила, на тебе все заживает как на собаке. Я видел, какими лоскутами висело мясо на пятках, когда я обрабатывал твои ноги. Сейчас все по-другому.

– Нету ведьм в Козьих Кочах, Вячеслав, не трать время свое и своего друга. Помогать вам здесь некому. – Ногти царапнули по дереву, и она оттолкнулась, спускаясь по ступеням мягкой пошатывающейся походкой.

Колеса его коляски уперлись в высокий порог, и Елизаров с сожалением остановился.

– В любом случае спасибо. Сегодня ты спасла наши шкуры.

Агидель не ответила. Неловко запнулся ее шаг, но девушка не обернулась. Не остановилась.

Он стоял на пороге, пока ее силуэт не скрылся из вида. А затем, растерянно взъерошив пятернейволосы, вернулся в дом, сполоснуть таз и перестелить постель. Хватало того дерьма, что разбрасывала по дому шишимора. Уборка остужала мозги, вставляла все шестеренки на место.

Когда за окном раздался звонкий стрекот кузнечиков и сверчков, Славик привычно соскользнул с сиденья, прислонился к стене спиной и перетянул коляску через порог. Бестужев или свихнулся и решил добить поле за ночь, или его сожрала какая-то нечисть. Славик ставил на скудоумие друга: в своем стремлении все сделать быстро он доходил до абсурдного.

Со сгущающимися сумерками оживала деревня. Размеренно покачивая головами, шли коровы с цветущих лугов, подгоняемые окриками заботливых хозяек. Цепи от их привязи тихо позвякивали в дорожной пыли, тянулись следом. Совсем скоро они напьются воды и станут мерно жевать свою жвачку, пока тугие струи молока со звоном будут биться о донья ведер, направленные умелыми руками доярок.

Со стороны озера слышался задорный девичий хохот, горели высокие костры, пускающие алые искры в быстро темнеющее небо. Среди всполохов и бликов танцевала немногочисленная молодежь, оставшаяся в позабытой деревеньке, нестройный хор их голосов неожиданно замолк, а ветер донес ужасную фразу:

– Полынь или петрушка?

И снова звонкий смех, перемежающийся низкими голосами парней, орущими ответ:

– Полынь! Полынь!

– А ну тебя! Сгинь!

Замершие силуэты вновь заплясали – на грани безумия, свободы, которая опьяняет вместе с молодостью. Им не были страшны русалки, они не боялись лешего в лесах и полуденницы в полях – они были частью этого мира. И тот радушно принимал их в свои объятия.

Сворачивая к колосящимся полям, перешептывающимся под порывами прохладного ветра, Елизаров поежился. Стоило накинуть что-нибудь на майку. Ночи здесь были не по-летнему кусачие, пробирающие. Пока он доедет до Софьиного участка, подмерзнет. И вдобавок, как выяснилось, будет сожран мошкарой. Тучки мерзких насекомых роились рваными клубками, тянулись следом за ним, липли к телу, забивались в рот и глаза. К моменту, когда перед ним появилось пустое поле с ровными рядами лежащих снопов, Елизаров почти дошел до каления, из горла яростными воплями вырывались ругательства. Коляска то и дело рвано останавливалась, когда пальцы срывались с колес, чтобы прихлопнуть на шее очередного нажравшегося комара.