Книга Малахитовое сердце, страница 61 – Лизавета Мягчило

Надя. То, кем она стала после своей гибели.

Правой руки не хватало, на ее месте был куль предплечья с белоснежной костью. Тонкая серая кожа обтягивала кости, глазницы запали, втянулись иссохшие щеки. Но больше всего пугали ее глаза: рубиново-алые, горящие голодом. В них не было зрачка или радужки, лишь сплошная краснота – будто все капилляры склеры полопались разом, залили каждый миллиметр кровью. Неизменным остался лишь рот – будто накрашенные бордовой помадой губы были такими же пухлыми и широкими. Когда они растянулись в кривоватом оскале, Бестужев шумно сглотнул, не желая прощаться со скудным содержимым желудка. Во рту сотней острых игл белели зубы. Волосы давно спутались в бесформенный ком, истлевшая одежда порвана, на Наде не было одной кроссовки, на ногах местами виднелись кости, недоставало плоти. Ощерившись, она рванула вперед, Сашу рефлекторно вынесло из-под двери, будто она ничего и не весила.

На самом пороге ее отшвырнуло обратно. Со стороны казалось, что существо врезалось в прозрачную стену. С тонким голоднымвизгом Надя вытянула вперед судорожно скрюченные хищные пальцы, пытаясь продрать себе путь вперед. Трепещущие ноздри, тонкая нить слюны, стекающая из распахнутой оскаленной пасти, горящий взгляд. Ей потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя, потушить инстинкт хищника и резко задрать голову вверх, громко хрустя позвоночником. Рябиновые ветви равнодушно встретили ее взгляд.

– Как непристойно. Елизаров, ты никогда не умел обращаться с женщинами… Сними веточки, давай поздоровайся со старой подругой.

Тот невнятно крякнул за спиной Бестужева. Саша обернулся и с удовольствием отметил, что Славик себе не изменяет – на вытянутой вперед руке гордо выставлен средний палец. А кадык нервно дергается, бьется жилка на шее. Боится.

Дернись сейчас Надя, того наверняка смело бы с инвалидного кресла. Тут-то Славик точно захотел бы ходить. Мертвая подруга – лучший стимулятор. Не сдержавшись, Саша нервно хохотнул. Взгляд Нади тут же переметнулся на него.

– Веселишься, Бестужев? Веселись, пока я не сделаю с тобой то же, что тогда случилось со мной. Знаешь, как больно отрываются руки? Какие острые у лесавок зубы? Знаешь, каково это, гнить в лесу, в избушке, где тобой пируют мухи и за ребрами растят детенышей мыши? Знаешь, каково это, когда новые травы прорастают через твой рот?

Резко стало не смешно. Оттопыренный средний палец Славика мелко задрожал. Обезображенное жаждой и гневом лицо упырихи растянулось в многообещающей улыбке. Осмотревшись, Надя опустилась на четвереньки и с хриплым рычанием метнулась к бане. Загрохотало, заходило ходуном за дверью, Славик нервно сглотнул, тайком вытирая вспотевшие ладони о коленки.

Бестужев хотел бы ничего не понимать. Но пазл сложился слишком быстро, не дал пробыть ни мгновения в блаженном неведении: обратно существо возвращалось медленно, бережно тянуло в единственной руке наполненное водой ведро. Оно давно позабыло, как ходить на двух конечностях, Гавриловой стали привычнее четвереньки, и теперь она неказисто переваливалась с ноги на ногу, шаталась, как чумная, запиналась. Но шла вперед. Саша попытался сглотнуть вязкий ком, застрявший в глотке, язык отказывался ворочаться.

– Она хочет избавиться от сока рябины. Езжай в комнату, Слава, захвати Василько и запри двери.