Книга Малахитовое сердце, страница 72 – Лизавета Мягчило

Он пропал. Где та нахрапистость, с которой он пер вперед в отношениях? Где самоуверенность, легкость в мыслях и тишина внутри? Вместо привычного желания обладать, похоти и симпатии в него впились цепкие корни чего-то глубокого, пугающего.

Не чувствовалась боль в воспаленных перебинтованных ладонях, он просто катил инвалидную коляску следом, как на привязи. Развернуться бы, вернуться к избе… Вместо этого он лишь ускорился, не желая упустить Агидель из виду.

Совсем скоро она почувствовала его взгляд, замерла, напряглись плечи, но ведьма не обернулась. Аккуратно присела на смятую пожухлую траву, расправила платье на острых коленках. Под самыми облаками аккурат над ней парил свободный сокол, клекотал, распевая оды своей воле.Широкие крылья оставляли смазанную тень, когда он резко пикировал над ведьминой головой. Рыжая улыбалась, щурясь, игриво взмахивала тонкими руками ему навстречу.

– Гляди-ка, с птицами ты находишь язык быстрее, чем с людьми. – Нерешительно замирая в паре метров, Елизаров хрипло хохотнул, поднял лицо, чтобы вместе с нею следить за плавным полетом.

Агидель обернулась, скользнула по нему настороженным колючим взглядом и, замявшись, ответила:

– Это Василько.

Он знал это почти наверняка. Догадался, как только она весело взвизгнула, первый раз протягивая к птице ладошки с широко растопыренными пальцами.

В этой деревне умение Елизарова удивляться атрофировалось, скептичность давно сдохла в болезненных муках. Лешие, водяные, домовики и гадящие в тарелки мерзкие шишиморы. Увидев, как рыжий обратился, Славик чуть не сошел с ума. Гребаный эффект неожиданности – рядом с пускавшей слюну на их мясо Гавриловой других сюрпризов он совсем не ожидал. А парнишка такое выкинул. Если рыжий умеет превращаться в мышь, то почему в сокола не сможет? Как вообще работает эта деревенская магия? Что породило всех этих существ?

Иногда Славику становилось на самом деле страшно: если все это существует наяву, не приснилось ему в бредовом сне, то где тогда границы мироздания? Что ждет их наверху? Бог и дьявол, решающие судьбу их душ? Или голод и тьма, приютившие погибшую Надю? Мир был огромен, не поддавался анализу, чихал на науку и формулы, выведенные такими маленькими и никчемными существами, как человек. Что убьет их – мутировавший вирус или наплыв нечисти? За что зацепиться и где найти ориентир? Неопределенность его топила, загоняла в озноб заметно ослабевшее тело, замедляла кровоток. И вместе с этим поднималась надежда. Вдруг права малахитница и он еще сможет ходить?

– Неудивительно. Значит, он оборотень?

Удивленно взметнулась тонкая бровь, Агидель не ожидала, что новость про брата он примет спокойно. Стараясь вернуть самообладание, она откинулась назад, на вытянутые руки и прикрыла глаза, поправляя его:

– Он двоедушник ^[4]. Всегда им был.

– Это сделало его таким… – Елизаров запнулся, впервые в жизни он пытался подобрать более мягкие слова. Отгонять пугливую девушку не хотелось, рядом с ней становилось спокойно. – Необычным.

Она верно истолковала вопрос. Не обиделась.

– Это сделала с нимнаша мать. – В голосе девушки прорезались злые ноты. Неожиданно ее прорвало. Поспешно, глотая окончания слов, выплескивая то, что так давно накопилось, Агидель начала рассказ. Елизаров трусливо замер, слился с инвалидной коляской, боясь спугнуть ее порыв, желание открыться. – Он старше меня на два года и, сколько себя помню, всегда умел обращаться. То в стрижа, то в неловкого громкого ежа, а бывало, чтобы рассмешить меня, брат становился несуразно огромным кроликом. Ой и метал он горох по избе, отец был в гневе. Как все мальчики рос, даже разумней других был, серьезней. А мама боялась. Стоило ему в другой образ перекинуться, она в истерику впадала, все тряслась: а вдруг деревенские прознают? Забьют его, а нашу семью со света сживут. Плакала, угрожала, даже ремнем единожды отходила, чтоб забыл эти свои причуды. Да только Василько жизни без этого не знал, для него это так же естественно, как дышать.