Книга Малахитовое сердце, страница 73 – Лизавета Мягчило

Воздуха не хватало, раскрасневшаяся Агидель запнулась на последнем слове и замолкла, только шумно вздымалась грудная клетка. Смех ее казался настолько горьким, что Славик не смог сдержаться, беспомощно вцепился пальцами в горячие ручки кресла, натянулись, сжимая кожу, бинты. Ведьма отдышалась, разочарованно покачала головой и продолжила:

– А потом папу задрал медведь, не смог никто больше матушку успокаивать, не стало у нас защитника. И она пошла на болота. Поговаривали, что там жила ведьма, в Козьих Кочах тогда никого из колдуний не было. Мамы не было пять дней. Пять страшных дней. Василько сам коз на пастбища гонял, кормились мы молоком да яйцами. Помню, как успокаивал меня, по волосам гладил и колыханки пел. Он мне тогда таким большим казался, ответственным… Теперь понимаю, что он был таким же испуганным ребенком, но слабины не показывал. Мать вернулась на шестой день, а он не смог обратиться. Раз, другой… Я видела боль и дикий ужас в его глазах, Славик. Видела, как он метался, бился о стены, а затем падал, скручиваясь в бессильный комок. Он умолял мать… – Девушка запнулась, и Славик не сдержался, подкатил коляску ближе, равняясь с ней. Только сейчас он заметил влажные дорожки на щеках, крупные слезы, срывающиеся со светлых ресниц. – Она уничтожила сына своими собственными руками. Просто потому, что боялась, что могут сказать другие. Она сломала его крылья…

Елизаровподдался порыву и протянул к ней свою руку. Пальцы несмело коснулись теплой щеки, смахивая очередную слезу, поглаживающим движением скользнули по скуле. Четыре глухих удара сердца. Таких болезненных, на самом конце языка, неспособного подобрать нужные слова утешения. А Агидель не отпрянула. Прикрыла припухшие покрасневшие глаза, совсем по-детски обиженно всхлипнула. Обида грызла ее много лет.

Много лет она не давала выхода злости, не с кем было поделиться своим горем. Елизаров даже представить боялся, насколько это ужасно – видеть, как чахнет дорогой сердцу человек, как теряется разум брата.

– Ведьма умерла и колдовство рассеялось?

– Как бы не так. – Засмеявшись, она стыдливо отстранилась от его ладони, размазала слезы по щекам подрагивающими пальцами. – Я за это своей душой расплатилась.

Увидев непонимающе приподнятые брови и напряженно подавшееся вперед тело Елизарова, Агидель хрипло рассмеялась, прижала подушечками пальцев веки, пытаясь унять злые слезы.

– К Чернаве я побежала сразу же, как только она объявилась в Козьих Кочах. Ведьма сразу велела Василько привести. Напевала все, дымящие травы жгла, а снять заклятие не сумела. Сказала, сильная работа, погибнуть или дар растерять можно. Я ужасный человек, Славик, когда она умирала, я порадовалась. Бежала к покосившейся избе так, что горело в груди и тряслись ноги, я знала, что перед смертью каждая ведьма от дара избавляется. Помню ее взгляд… Пустой, а в нем такая мука. Наполненная силой Чернава сгорала изнутри. Селяне и крышу над кроватью сняли, чтоб отойти ей легче было. Ой как боялись они последних дней ведьмы. Все боялись. Небо черным от воронья было, у коров молоко пропало, волки ночами выть перестали. Как кричала Чернава, было слышно у самого въезда в деревню. Когда я открыла двери, она почуяла мой трепет, улыбнулась так горько, что мне бы сгореть вместе с ней алым пламенем. И протянула мне свою руку. Какой же силой она обладала… Знаешь, я не верю, что она умерла молодой. Мне всегда казалось, что в ее теле жила древняя глубокая старуха – не могла она за сорок лет скопить столько опыта, не было ни в одном из деревенских такой глубины.