Книга Малахитовое сердце, страница 91 – Лизавета Мягчило

Когда Саша опустил Чернаву в ее последнее пристанище, несмело занялся рассвет. Бестужев стянул с себя влажную от пота и туманного воздуха толстовку, прикрыл ею развороченную рябиновым колом грудь, убрал с расслабленного умиротворенного лица покрытые грязью и кровью слипшиеся волосы, глаза закрыть не смог – ведьма окоченела.

Разве не сам он виноват в своих бедах, разве можно было тогда ее высмеивать? Чувство вины сжало сердце, заскользило вниз по хребту, цепляясь за ноги, наливая их каменной усталостью. Порыв у дровянки его погубил, а не гордая женщина. Все эти годы его убивал собственный, не вовремя вырвавшийся на свободу гнев. Если бы тогда он признал свою вину, покаялся и попросил мирно, она сняла бы проклятие? Спрашивать теперь было не у кого, Чернава замолчала навсегда.

Каждый из них бросил горсть земли в могилу. Кто-то мысленно молил о прощении, кто-то надеялся искупить вину или проявлял уважение. Последним был Щек. Скользнув беглым взглядом по взмыленным парням, царь Полоз поднял обреченный взгляд к небу, выдохнул в прохладный воздух едва заметное облачко пара и взял лопату сам. С ним похороны закончились вдвое быстрее, чем начались. А Бестужев до последнего вглядывался в белоснежную тонкую кисть, быстро скрывающуюся под слоем земли. Когда Щек закончил, перед ними высился курган – земля вокруг лишилась брусники и трав, змей снимал пласт за пластом, делая возвышение над Чернавой больше, величественнее. Когда он воткнул лопату у изголовья захоронения, Агидель водрузила рядом пышный букет вереска, в неловкой ласке поправила хрупкиецветы, пристраивая удобнее.

Присевшая рядом с Бестужевым Катя протянула ему Чернавины записи, опустила скрученные свитки на ноющие вытянутые ноги.

– Не сиди на земле, мокро и холодно, простудишься.

Его смех получился блеклым, выцветшим.

– Думаю, теперь простудой меня не испугать. – Сердце кольнуло, когда он осмелился задать волнующий вопрос: – Ты ведь не исчезнешь снова?

Смоль отрицательно качнула головой, ее теплый карий взгляд мазнул по нему почти равнодушно, а вот стоило ему коснуться Щека – потеплел. И тогда ему показалось, что давно утраченная подруга научилась врать. Незачем ей видеться с двумя потерявшимися мальчишками, теперь она часть другого мира. Более сильного, недосягаемого.

– Я не отзывалась, потому что не знала о привороте, думала, незачем бередить твои старые раны. Они должны были зажить, а я – стереться из памяти.

Ерунда. Глупая надежда, притянутая насильно за лысый ободранный хвост. Теперь в смехе Бестужева слышалась издевка, Катя закусила губу, Щек напрягся, но ближе не подошел.

– А простая любовь так легко забудется? Ты ведь сама меня любила. Год-два-три – сколько ты терпела это, Катя? Тебе ли не знать, что, даже будь она настоящей, от нее не так просто избавиться.

Это все проклятый приворот. Тянул за язык, выглядывал жаждой из темных расширенных зрачков, опускал взгляд к виновато поджимающимся губам, истерично бьющейся в голове мантрой умолял поцеловать. Надо остановиться. Не наговорить лишнего, не спугнуть. Саша хотел, чтобы они с Катей расстались добрыми друзьями, но ее наивные слова больно резали по живому. Словно именно ему, Бестужеву, было легко подняться с колен и отряхнуться от собственных чувств.