Онлайн книга «Графиня из Черного замка»
|
Глава 5 Глава 5 После умиротворяющей, почти осязаемой зелени оранжереи мои шаги сами по себе, будто ведомые невидимой нитью, привели меня туда, где царил иной, не менее живой и сложный порядок — в главное книгохранилище. Если оранжерея была сердцем, бьющимся в такт сезонам, то эта зала, без сомнения, была мозгом и душой Черного Замка, его холодным, ясным разумом и накопленной памятью. Она занимала всю западную башню и была устроена не как хаотичная, впечатляющая груда фолиантов, а как безупречно продуманный, величественный и дышащий организм. Помещение было идеально круглым, с высоким, теряющимся в таинственном полумраке сводчатым потолком, расписанным когда-то фресками, теперь почти стершимися, от которого на тонких, но прочных цепях спускалась сложная система медных светильников в форме распускающихся лотосов. Сейчас они горели ровным, теплым, чуть золотистым светом, не коптя и не мигая — тоже, видимо, плод забытой, но исправной магии. Стены от темного каменного пола до самого купола были сплошь покрыты резными деревянными полками из черного дуба, чья поверхность отполирована бесчисленными прикосновениями. Они образовывали многоярусные галереи, соединенные ажурными, невесомыми на вид, но прочными чугунными лестницами на латунных рельсах, которые можно было бесшумно передвигать вдоль стены. Книги стояли ровными, строгими шеренгами: массивные фолианты в потертой коже с тусклыми металлическими наугольниками и массивными застежками, тонкие томики в пожелтевшем пергаменте, перевязанные шелковой тесьмой, свитки в футлярах из гладкого тростника и даже странные, тяжелые плитки из обожженной глины или воска с аккуратно выдавленными клиноподобными знаками. Воздух был особенным, уникальным. Не просто знакомым запахом старой бумаги, а сложным, многослойным букетом: терпкость дубленой кожи, сладковатая, пыльная пыльца пергамента, едва уловимый, горьковатый аромат полыни и лаванды (ими, как я выяснила, перекладывали некоторые трактаты от моли и времени), и легкая, вечная, холодная нотка сырого камня. Этот воздух казалось, что им не дышат, а его вдыхают для вдохновения, им думают, его анализируют. В центре залы, под самым куполом, где сходились линии полок, стоял огромный рабочий стол, вырезанный, как казалось, из цельного, полированного корнятемного дерева, испещренного естественными свилями. На нем царил идеальный, творческий, глубоко личный беспорядок, который я сама же тщательно и поддерживала: стопки книг, отмеченные пергаментными закладками-лапками, которые нужно было каталогизировать; листы чистейшего, тонкого пергамента, готовые принять чернила; наборы перьев — от гусиных до причудливых, словно из серебристого пера феникса; тяжелые чернильницы из матового стекла и камня с чернилами разных цветов (глубокие синие, угольно-черные, и алая, как застывшая кровь, киноварь для заголовков и помет). Рядом соседствовали изящная, сложная астролябия из позолоченной бронзы и массивный глобус в деревянной раме, на бархатной поверхности которого были нанесены незнакомые мне очертания земель, морей и мифических островов. Тишина здесь была иной, чем в остальных залах замка. Она не была пустотой, а была густо наполненной, плотной, как хороший сукно. Ее нарушало лишь тихое, убаюкивающее потрескивание поленьев в глубоком камине, устроенном в одной из ниш (заботливые гномы всегда поддерживали здесь ровное, сухое тепло), и едва слышный, подобный дыханию шелест страниц. Да, страницы иногда шелестели сами по себе, едва заметно, когда я проходила мимо определенных полок, будто приветствуя или привлекая внимание. Я давно перестала этому удивляться, приняв как часть местной экосистемы. |