Онлайн книга «Мой генерал»
Почему она не была твердой и непреклонной и позволила матери навязать ей эту шляпу?! Вот никогда ей не удается быть твердой и непреклонной, как она ни старается, а потом из-за своей мягкотелости она попадает во всякого рода переделки! Тут ей показалось, что вместе со шляпой с середины пруда подтянулось к мосткам что-то еще — там колыхалось нечто большое и… малопонятное. Марина посмотрела. Действительно, что-то есть. Она даже с сожалением оглянулась на свою палку, но орудовать ею снова не решилась, уверенная, что на этот раз палка непременно утащит ее в темную воду. Держа шляпу на отлете, в вытянутой руке, Марина опять присела на корточки, зажав коленями юбку а-ля «рюсс пейзан», вытянула шею и посмотрела в заросшую коричневой травой глубину. Что-то такое там было, довольно большое. Солнце мешало ей смотреть, и она приставила ладонь козырьком ко лбу. Блики остались по ту сторону козырька, а по эту оказалось как будто круглое темное окошко. Из этого окошка, из-под темной воды прямо ей в лицо смотрел человек. Она видела только лицо — белое и волосы — темные. Она даже не поняла, что он мертвый, только удивилась, зачем он забрался в лягушачий пруд, да еще лежит в глубине с открытыми глазами! Волосы неторопливо колыхались вокруг головы вместе с травой, которая тоже колыхалась, наплывали на лицо, и тут Марина поняла, что это труп. Там, в глубине, почти под мостками, лежит мертвое человеческое тело. Она подалась назад, стиснула в кулаке шляпу. В груди и еще, кажется, в животе стало холодно, как будто она наглоталась снегу. — Тише, — зачем-то сказала она себе и швырнула шляпу на мостки. Оперлась обеими руками о доски и снова заглянула в пруд. Он был там, внизу. Снег залепил горло. Марина оглянулась и позвала громко, очень громко: — Молодой человек! В кустах завозились, потом притихли. — Вы… меня? — Здесь труп, — так же громко и отчетливо выговорила Марина. — Вам, наверное, лучше сходить за помощью. Опять возня, а потом отчетливое хихиканье. — Тру-уп? — игриво переспросили из кустов. — Лягушки или карася? Снег в горле быстро превращался в лед. Она не разрешала себе смотреть, боялась, что упадет в обморок, или забьется в истерике, или сделает еще что-нибудь неприлично-дамское, но почему-то очень тянуло посмотреть. Перебирая руками, она заставила себя отодвинуться от края мостков, отвернуться, потому что ее пугало это желание, и тут со стороны кустов подошел весельчак, решившись все-таки глянуть на полоумную тетку — Марину — и на то, что ей там такое померещилось. Следом за ним гарцевала девица, то и дело откидывая назад длинные пряди, как пить дать вымытые шампунем «„Лореаль“ — ведь я этого достойна». То есть она достойна, девица. — Вам бы лучше в теньке посидеть, — начал весельчак издалека. Мостки заходили под его весом. — А то солнечный удар может хватить! Вот бабка моя всегда в огород платок повязывает и кофту с длинным рукавом надевает, потому что, когда в возрасте, человек не может… Он наступил на ее шляпу, деловито нагнулся, поддергивая сзади джинсы, которые сползали, открывая полоску незагорелой кожи, а чуть пониже цветастую резинку наивно-семейных трусов. — Ну чего там, Вадик? — страстным от любопытства голосом спросила девица и тоже ступила на мостки. — Чего там, а? — Не ходите сюда, — приказала ей Марина сквозь лед в горле, — там подождите! — Чего это я буду ждать? — оскорбилась девица. — Я что, права не имею? Тут ее приятель вдруг оглушительно ахнул, взвизгнул почти, замахал рукой, сделал кенгуриный прыжок назад, чуть не упал и побежал — мостки затряслись. — Вадик! — Стойте! — крикнула Марина. — Я… сейчас… я до корпуса… я… приведу кого-нибудь… — Вадик, ты чего?! Но Вадик уже пропал из виду. * * * — Завтра же уеду в Москву! Завтра же! Надо было вчера уехать, но вчера… — Да что уезжать-то! Глупость какая! Сколько их пьет, а потом в пруды падает! — Нет, вы не скажите, Валентина Васильна! Инцидент довольно неприятный. Неприятный, неприятный инцидент-с! — Какой еще цадет! Выдумывают всяко! Цадет! А он, бедный, перебрал малость, может, на бережку, а потом пошел, может, умыться, да и нырнул, стало быть!.. Упокой, господи… — Да что вы причитаете! — Положено так, за покойником сказать — упокой, мол, господи… — Ах, да перестаньте вы, ну сколько можно, Оленька и так ничего не ест, а тут еще!.. Оленька, ну хоть салатик! — Не хочу я, мама! — Ну вот видите! И так каждый день! Геннадий Иванович, вы бы на нее повлияли! — Оля, мама права, надо поесть. — Боже мой, еда — это такая скука! — А вас не вызывали, Генрих Янович? — Куда, простите?.. — Ну, когда милиция-то приезжала? — Нет-с, не вызывали. По-моему, только Марину Евгеньевну вызывали, да еще Вадима Петровича. Верно, Марина Евгеньевна? И тут все взгляды обратились на Марину, которая пыталась съесть рыбный салат и все никак не могла. Салат в горло не лез. — Верно, Марина Евгеньевна? — А? Оторвавшись от салата, Марина обнаружила, что все молчат и ждут, как будто она уже стоит на сцене и готовится запеть, а зрители готовы внимать. Бабуся Логвинова вся была как вопросительный знак, слегка подрагивающий от любопытства. Валентина Васильна со смешной фамилией Зуб, чавкая, жевала картошку и издалека кивала Марине, поощряя ее к рассказу. Генрих Янович смотрел участливо, его внучка Вероника, наоборот, безучастно и одновременно с некой тоской во взоре, как бы внутренне сокрушаясь, как это ее занесло в компанию таких питекантропов. Юля и Сережа, свежие, подтянутые, в одинаковых майках, жизнерадостно жевали салат — они приехали отдыхать и отдыхали на полную катушку. Элеонора Яковлевна незаметно подпихивала к дочкиному локтю тарелку с запеканкой. Дочь запеканки не замечала. Возле нее на столе горела свеча — в белый день и жару! Возле нее всегда горела свеча, отгоняла «злых духов». Давешний «гаваец», скинувший свою пестроцветную рубаху и облачившийся в не менее чудовищный спортивный костюм, смотрел на Марину из-за стакана с железнодорожным подстаканником и тоже как будто чего-то ждал. |