Онлайн книга «Заповедник»
|
«Россиянин». Фигура россиянина напоминала одновременно Мефистофеля и Бабу Ягу. Деревянный шлем был выкрашен серебристой гуашью. У буфетной стойки толпилось человек восемь. На прилавок беззвучно опускались мятые рубли. Мелочь звонко падала в блюдечко с отбитым краем. Две-три компании расположились в зале у стены. Там возбужденно жестикулировали, кашляли и смеялись. Это были рабочие турбазы, санитары психбольницы и конюхи леспромхоза. По отдельности выпивала местная интеллигенция – киномеханик, реставратор, затейник. Лицом к стене расположился незнакомый парень в зеленой бобочке и отечественных джинсах. Рыжеватые кудри его лежали на плечах. Подошла моя очередь у стойки. Я ощущал знакомую похмельную дрожь. Под намокшей курткой билась измученная сирая душа… Шесть рублей нужно было использовать оптимально. Растянуть их на длительный срок. Я взял бутылку портвейна и две шоколадные конфеты. Все это можно было повторить трижды. Еще и на сигареты оставалось копеек двадцать. Я сел к окну. Теперь уже можно было не спешить. За окном двое цыган выгружали из машины ящики с хлебом. Устремился в гору почтальон на своем мопеде. Бездомные собаки катались в пыли. Я приступил к делу. В положительном смысле отметил – руки не трясутся. Уже хорошо… Портвейн распространялся доброй вестью, окрашивая мир тонами нежности и снисхождения. Впереди у меня – развод, долги, литературный крах… Но есть вот эти загадочные цыгане с хлебом… Две темнолицые старухи возле поликлиники… Сыроватый остывающий денек… Вино, свободная минута, родина… Сквозь общий гул неожиданно донеслось; – Говорит Москва! Говорит Москва! Вы слушаете «Пионерскую зорьку»… У микрофона – волосатый человек Евстихеев… Его слова звучат достойной отповедью ястребам из Пентагона… Я огляделся. Таинственные речи исходили от молодца в зеленой бобочке. Он по-прежнему сидел не оборачиваясь. Даже сзади было видно, какой он пьяный. Его увитый локонами затылок выражал какое-то агрессивное нетерпение. Он почти кричал: – А я говорю – нет!.. Нет – говорю я зарвавшимся империалистическим хищникам! Нет – вторят мне труженики уральского целлюлозно-бумажного комбината… Нет в жизни счастья, дорогие радиослушатели! Это говорю вам я – единственный уцелевший панфиловец… И то же самое говорил Заратустра… Окружающие начали прислушиваться. Впрочем, без особого интереса. Парень возвысил голос: – Чего уставились, жлобы?! Хотите лицезреть, как умирает гвардии рядовой Майкопского артиллерийского полка – виконт де Бражелон?! Извольте, я предоставлю вам этот шанс… Товарищ Раппопорт, введите арестованного!.. Окружающие реагировали спокойно. Хотя «жлобы» явно относилось к ним. Кто-то из угла вяло произнес: – Валера накушавши… Валера живо откликнулся: – Право на отдых гарантировано Конституцией… Как в лучших домах Парижа и Брюсселя… Так зачем же превращать науку в служанку богословия?!.. Будьте на уровне предначертаний Двадцатого съезда!.. Слушайте «Пионерскую зорьку»… Текст читает Гмыря… – Кто? – переспросили из угла. – Барон Клейнмихель, душечка!.. Еще при беглом взгляде на молодца я испытал заметное чувство тревоги. Стоило мне к нему присмотреться, и это чувство усилилось. Длинноволосый, нелепый и тощий, он производил впечатление шизофреника-симулянта. Причем, одержимого единственной целью – как можно скорее добиться разоблачения. Он мог сойти за душевнобольного, если бы не торжествующая улыбка и не выражение привычного каждодневного шутовства. Какая-то хитроватая сметливая наглость звучала в его безумных монологах. В этой тошнотворной смеси из газетных шапок, лозунгов, неведомых цитат… Все это напоминало испорченный громкоговоритель. Молодец высказывался резко, отрывисто, с болезненным пафосом и каким-то драматическим напором… Он был пьян, но и в этом чувствовалась какая-то хитрость… Я не заметил, как он подошел. Только что сидел не оборачиваясь. И вдруг заглядывает мне через плечо: – Будем знакомы – Валерий Марков!.. Злостный нарушитель общественного покоя… – А, – говорю, – слышал. – Пребывал в местах не столь отдаленных. Диагноз – хронический алкоголизм!.. Я гостеприимно наклонил бутылку. В руках у него чудом появился стакан. – Премного благодарен, – сказал он. – Надеюсь, все это куплено ценой моральной деградации? – Перестань, – сказал я, – лучше выпьем. В ответ прозвучало: – Благодарю и примыкаю, как Шепилов… Мы допили вино. – Бальзам на раны, – высказался Марков. – Есть, – говорю, – рубля четыре. Дальнейшая перспектива в тумане… – Деньги не проблема! – выкрикнул мой собутыльник. Он вскочил и метнулся к покинутому столу. Возвратился с измятым черным пакетом для фотобумаги. Высыпал из него кучу денег. Подмигнул и говорит: – Не счесть алмазов в каменных пещерах!.. И далее, с неожиданной застенчивостью в голосе: – Карманы оттопыриваются – некрасиво… Марков погладил свои обтянутые джинсами бедра. Ноги его были обуты в лакированные концертные туфельки. Ну и тип, думаю. Тут он начал делиться своими проблемами: – Зарабатываю много… Выйду после запоя, и сразу – капусты навалом… Каждая фотка – рубль… За утро – три червонца… К вечеру – сотня… И никакого финансового контроля… Что остается делать?.. Пить… Возникает курская магнитная аномалия. День работаешь, неделю пьешь… Другим водяра – праздник. А для меня – суровые будни… То вытрезвитель, то милиция – сплошное диссидентство… Жена, конечно, недовольна. Давай, говорит, корову заведем… Или ребенка… С условием, что ты не будешь пить. Но я пока воздерживаюсь. В смысле – пью… Марков запихивал деньги обратно в пакет. Две-три бумажки упали на пол. Нагнуться он поленился. Своим аристократизмом паренек напоминал Михал Иваныча. Мы подошли к стойке, взяли бутылку «Агдама». Я хотел заплатить. Мой спутник возвысил голос: – Руки прочь от социалистической Кубы! И гордо бросил на прилавок три рубля… Поразительно устроен российский алкаш. Имея деньги – предпочитает отраву за рубль сорок. Сдачу не берет… Да я и сам такой… Мы вернулись к окну. Народу в ресторане заметно прибавилось. Кто-то даже заиграл на гармошке. – Узнаю тебя, Русь! – воскликнул Марков и чуть потише добавил: – Ненавижу… Ненавижу это псковское жлобье!.. Пардон, сначала выпьем. Мы выпили. Становилось шумно. Гармошка издавала пронзительные звуки. |