Онлайн книга «Заповедник»
|
– Татуся, слышишь?! Ехать не советую… Погода на четыре с минусом… А главное, тут абсолютно нету мужиков… Але! Ты слышишь?! Многие девушки уезжают, так и не отдохнув… Я затормозил и прислушался. Мысленно достал авторучку… Казалось бы, все так ужасно, но я еще жив. И, может быть, последней умирает в человеке – низость. Способность реагировать на крашеных блондинок и тяготение к перу… На крыльце управления мне попался Гурьянов. Мы почти столкнулись, и деться ему было некуда. В университете Гурьянова называли – Леня-Стук. Главной его обязанностью была слежка за иностранцами. Кроме того, Гурьянов славился вопиющим невежеством. Как-то раз его экзаменовал профессор Бялый. Достались Гурьянову «Повести Белкина». Леня попытался уйти в более широкую тему. Заговорил о царском режиме. Но экзаменатор спросил: – Вы читали «Повести Белкина»? – Как-то не довелось, – ответил Леня. – Вы рекомендуете? – Да, – сдержался Бялый, – я вам настоятельно рекомендую прочесть эту книгу… Леня явился к Вялому через месяц и говорит: – Прочел. Спасибо. Многое понравилось. – Что же вам понравилось? – заинтересовался Бялый. Леня напрягся, вспомнил и ответил: – Повесть «Домбровский»… И вот мы столкнулись на крыльце чека. Сначала он немного растерялся. Даже хотел не поздороваться. Сделал какое-то порывистое движение. Однако разминуться на крыльце было трудно. И он сказал: – Ну, здравствуй, здравствуй… Тебя Беляев ждет… Он захотел показать, что все нормально. Как будто мы столкнулись в поликлинике, а не в гестапо. Я спросил: – Он – твой начальник? – Кто? – Беляев… Или подчиненный? – Не иронизируй, – сказал Гурьянов. В голосе его звучали строгие руководящие нотки. – И помни. КГБ сейчас – наиболее прогрессивная организация. Наиболее реальная сила в государстве. И кстати, наиболее гуманная… Если бы ты знал, какие это люди!.. – Сейчас узнаю, – говорю. – Ты чересчур инфантилен, – сказал Гурьянов, – это может плохо кончиться… Каково мне было выслушивать это с похмелья! Я обогнул его, повернулся и говорю: – А ты – дерьмо, Гурьяныч! Дерьмо, невежда и подлец! И вечно будешь подлецом, даже если тебя назначат старшим лейтенантом… Знаешь, почему ты стучишь? Потому что тебя не любят женщины… Гурьянов, пятясь, отступил. Он-то выбирал между равнодушием и превосходством, а дело кончилось грубостью. Я же почувствовал громадное облегчение. И вообще, что может быть прекраснее неожиданного освобождения речи?! К оскорблениям Гурьянов не подготовился. А потому заговорил естественным человеческим тоном: – Унизить товарища – самое легкое… Ты же не знаешь, как это все получилось… Он перешел на звучный шепот: – Я чуть не загремел по малолетству. Органы меня фактически спасли. Бумагу дали в университет. Теперь прописку обещают. Ведь я же сам из Кулунды… Ты в Кулунде бывал? Удовольствие ниже среднего… – А, – говорю, – тогда понятно… Кулунда все меняет… Вечно я слушаю излияния каких-то монстров. Значит, есть во мне что-то, располагающее к безумию… – Прощай, Гурьян, неси свой тяжкий крест… Я нажал симпатичную розовую кнопку. Мне отворила постная, неопределенного возраста, дама. Беззвучно пропустила меня в следующую комнату. Я увидел сейф, изображение Дзержинского, коричневые портьеры. Такие же, как в ресторане. Настолько, что меня слегка затошнило. Я опустился в кресло, достал сигареты. Минуту или две просидел в одиночестве. Затем одна из портьер шевельнулась. Оттуда выступил мужчина лет тридцати шести и с глубокой укоризной произнес: – Разве я предложил вам сесть? Я встал. – Садитесь. Я сел. Мужчина выговорил с еще большей горечью: – Разве я предложил вам закурить? Я потянулся к урне, но расслышал: – Курите… Затем он сел и уставился на меня долгим, грустным, почти трагическим взглядом. Его улыбка выражала несовершенство мира и тяжелое бремя ответственности за чужие грехи. Лицо тем не менее оставалось заурядным, как бельевая пуговица. Портрет над его головой казался более одушевленным. (Лишь к середине беседы я вдруг понял, что это не Дзержинский, а Макаренко). Наконец он сказал: – Догадываешься, зачем я тебя пригласил? Не догадываешься? Отлично. Задавай вопросы. Четко, по-военному. Зачем ты, Беляев, меня пригласил? И я тебе отвечу. Так же четко, по-военному: не знаю. Понятия не имею. Чувствую – плохо. Чувствую – оступился парень. Не туда завела его кривая дорожка… Веришь ли, ночами просыпаюсь. Томка, говорю супруге, хороший парень оступился. Надо бы помочь… А Томка у меня гуманная. Кричит: Виталик, помоги. Проделай воспитательную работу. Обидно, парень – наш. Нутро здоровое. Не прибегай к суровым методам воздействия. Ведь органы не только лишь карают. Органы воспитывают… А я кричу: международная обстановка сложная. Капиталистическое окружение сказывается. Парень далеко зашел. Сотрудничает в этом… ну… «Континентале». Типа радио «Свобода»… Литературным власовцем заделался не хуже Солженицына. Да еще и загудел по-черному с Валерой-мудозвоном… Ну, кинула жена ему подлянку, собралась в Израиль… Так что, гудеть до посинения?.. Короче, я в растерянности… Беляев говорил еще минут пятнадцать. В глазах его, клянусь, блестели слезы… Затем он покосился на дверь и вытащил стаканы: – Давай слегка расслабимся. Тебе не вредно… если в меру… Водка у него была теплая. Закусили мы печеньем «Новость». Отрывисто и резко звякнул телефон. – Майор Беляев слушает… В четыре тридцать? Буду… И передайте, чтоб менты не лезли в это дело… Он повернулся ко мне: – На чем мы остановились?.. Думаешь, органы не замечают всего этого бардака? Органы все замечают получше академика Сахарова. Но где реальный выход? В чем? В реставрации капитализма?.. Допустим, почитал я ваш хваленый самиздат. Дерьма не меньше, чем в журнале «Знамя». Только все перевернуто. Где белое, там черное, где черное, там белое… Вот, например, проблема сельского хозяйства. Допустим, можно взять и отменить колхозы. Раздать крестьянам землю и тому подобное. Но ты сперва узнай, что думают крестьяне? Хотят ли эту землю получить?.. Да на хрена им эта блядская земля!? Поинтересуйся у того же Валеры-мудозвона. Обойди наши деревни вокруг заповедника. Один дед Тимоха помнит, как лошадей запрягают. Когда что сеять – позабыли. Простого хлеба испечь не могут… Да любой крестьянин эту землю враз на чекушку махнет. Не говоря о полбанке… |