Онлайн книга «Заповедник»
|
Беляев вытащил стаканы и уже не прятал. Он порозовел. Мысль его стремительно развивалась в диссидентском направлении. Дважды звонил телефон. Беляев нажал кнопку селектора: – Валерия Яновна! Не соединяйте… Он заговорил поспешно, темпераментно и зло: – Желаешь знать, откуда придет хана советской власти? Я тебе скажу. Хана придет от водки. Сейчас, я думаю, процентов шестьдесят трудящихся надирается к вечеру. И показатели растут. Наступит день, когда упьются все без исключения. От рядового до маршала Гречко. От работяги до министра тяжелой промышленности. Все, кроме пары-тройки женщин, детей и, возможно, евреев. Чего для построения коммунизма будет явно недостаточно… И вся карусель остановится. Заводы, фабрики, машинно-тракторные станции… А дальше – придет новое татаро-монгольское иго. Только на этот раз – с Запада. Во главе с товарищем Киссинджером… Беляев посмотрел на часы: – Ты, я знаю, в Ленинград собрался. Мой тебе совет – не возникай. Культурно выражаясь – не чирикай. Органы воспитывают, воспитывают, но могут и покарать. А досье у тебя посильнее, чем «Фауст» Гете. Материала хватит лет на сорок… И помни, уголовное дело – это тебе не брюки с рантом. Уголовное дело шьется в пять минут. Раз – и ты уже на стройках коммунизма… Так что веди себя потише… И еще, к вопросу пьянки. Пей, но в меру, делай интервалы. И не путайся ты с этим чеканутым Марковым. Валера местный, его не тронут. А у тебя – жена на Западе. К тому же опусы в белогвардейской прессе. Выступлений – полное досье. Смотри, заделают тебе козу… Короче, пей с оглядкой. А теперь давай на посошок… Мы снова выпили. – Идите, – перешел на «вы» майор. – Спасибо, – говорю. Это было единственное слово, которое я выговорил за полчаса. Беляев усмехнулся: – Беседа состоялась на высоком идейно-политическом уровне. Уже в дверях он шепотом прибавил: – И еще, как говорится – не для протокола. Я бы на твоем месте рванул отсюда, пока выпускают. Воссоединился с женой – и привет… У меня-то шансов никаких. С моей рязанской будкой не пропустят… А тебе – советую. Подумай. Это между нами, строго конфиденциально… Я пожал ему руку, кивнул хмурой даме и вышел на залитую солнцем улицу. Я шел и думал – мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда… Я оставил велосипед на почте. Сказал – для Люды из Березина. Пешком забрался в гору. И наконец, дождавшись рейсового автобуса, поехал в Ленинград. В дороге я заснул и проснулся с ужасной головной болью… Ленинград начинается постепенно, с обесцвеченной зелени, гулких трамваев, мрачноватых кирпичных домов. В утреннем свете едва различимы дрожащие неоновые буквы. Безликая толпа радует вас своим невниманием. Через минуту вы уже снова горожанин. И только песок в сандалиях напоминает о деревенском лете… Головная боль не дала мне привычно обрадоваться ленинградской сутолоке, речному ветру и ясности каменных улиц. Чего стоят одни лишь тротуары после надоевших холмов… Я вышел из автобуса на площади Мира. Затем остановил такси и через пятнадцать минут был дома. Дверь мне отворила незнакомая смеющаяся женщина в тельняшке: – Вы от Шахновичей? Вас послали за кофеваркой? – Нет, – сказал я. – Ваша фамилия – Азарх? – Я Танин муж, – говорю… Вышла Таня с коричневым полотенцем на голове. Появилась дочка, бледная, с испуганными глазами. Сказала: – А, это папа… Дом был наполнен таинственными личностями. Из всех присутствующих я узнал только музыковеда Лазарева, да еще фарцовщика Белугу. В квартире было шумно. Незнакомый лысый человек беседовал по телефону. Он то и дело повторял: – Это практического значения не имеет… Все по очереди заговаривали с Таней. Худой, бородатый старик почти кричал: – Надеюсь, господа, тут все свои?! Так что позвольте мне забыть о конспирации. Я должен передать кое-что Александру Исаевичу Солженицыну… Дальнейшее старик отчеканил хорошо поставленным голосом: – Я разрешаю Солженицыну опубликовать без купюр мою фронтовую поэму «Люська». Причитающийся мне гонорар я отдаю в фонд Солженицына. Упоминать при этом мою настоящую фамилию категорически запрещается. Мой псевдоним – Андрей Колымский!.. На столах и подоконниках громоздились бутылки. Заметно пьяных не было. Всех связывало что-то общее, хотя здесь присутствовали не только евреи. Кто-то собирал неведомые подписи, размахивая зеленым блокнотом. На кухне в ряд стояли чемоданы. Это были одинаковые новые чемоданы с металлическими замками. Они вызывали у меня чувство безнадежности… На кровати валялась гитара… В разговорах мелькали слова: «овир», «хиас», «берлинский рейс», «таможенная декларация», .. Я чувствовал себя абсолютно лишним. И даже обрадовался, когда незнакомая женщина поручила мне спуститься за чаем. Перед этим я выпил, и мне стало легче. О вреде спиртного написаны десятки книг. О пользе его – ни единой брошюры. Мне кажется, зря… Прошло несколько часов. Таня упаковывала забытый фотоаппарат. Маша дарила на память гостям черноморские камешки. Они несколько раз подходили ко мне. Мы произносили какие-то бессмысленные слова: – Не скучай, пиши… Все будет хорошо… Я знал – кошмар начнется завтра. И еще подумал – зато мне достанется выпивка… Маша сказала; – А нам выдали доллары. Хочешь посмотреть? Я сказал: – Хочу… Потом обсуждалось какое-то сообщение израильского радио. Люди приходили, уходили. Таня записывала адреса и поручения… Не обошлось и без скандала. Лысый парень напился и выкрикнул: – Ну что, бежите с тонущего корабля!? Но ему возразили: – Значит, корабль тонет? И это мы слышим от члена партии?! – Я – беспартийный, – реагировал скандалист, – мне обидно, что выпускают только евреев! – Разве ты не еврей? – Еврей, – ответил лысый… Я выбрал момент и сказал: – Таня, будешь в Америке, разыщи Карла Проффера. Он собирался издать мою книгу. – Сказать, чтобы издавал? – И побыстрее. Терять мне нечего. – Я тебе все напишу между строк… Тут Лазарев сказал, что уже – шесть. Надо было ехать в аэропорт. Мы заказали несколько такси, сели и доехали почти одновременно. Таня и Маша сразу ушли за барьер – оформлять декларации. Мы бродили по залам. Кто-то захватил из дома бутылку водки. |