Онлайн книга «Соло на ундервуде. Соло на IBM»
|
Сын начал оправдываться: – Папа, я выпил один бокал шампанского. Боря тихим голосом спросил: – Что же ты праздновал, сынок? Едем как-то в машине: Сичкин, Фима Берзон, жена Берзона – Алиса и я. Берзон – лопоухий, маленький и злобный. Алиса говорит Сичкину: – Ответьте мне, Боря, как это женщины соглашаются работать в публичных домах? Обслуживают всех без разбора. Ведь это так негигиенично! И никакого удовольствия. Сичкин перебил ее: – Думаешь они так уж стараются? Всем отдаются с душой? Ну, первый клиент еще, может быть, туда-сюда. А остальные у них там идут, как Фима Берзон! Лет тридцать назад Евтушенко приехал в Америку. Поселился в гостинице. Сидит раз в холле, ждет кого-то. Видит, к дверям направляется очень знакомый старик: борода, измятые штаны, армейская рубашка. Несколько секунд Евтушенко был в шоку. Затем он понял, что это Хемингуей. Кинулся за ним. Но Хемингуей успел сесть в поджидавшее его такси. – Какая досада, – сказал Евтушенко швейцару, – ведь это был Хемингуей! А я не сразу узнал его! Швейцар ответил деликатно: – Не расстраивайтесь. Мистер Хемингуей тоже не сразу узнал вас. Рассказывают, что на каком-то собрании, перед отъездом за границу, Евтушенко возмущался: – Меня будут спрашивать о деле Буковского. Снова мне отдуваться? Снова говно хлебать?! Юнна Мориц посоветовала из зала: – Раз в жизни объяви голодовку… Юнна Мориц в Грузии. Заказывает стакан вина. Там плавают мухи. Юнна жалуется торговцу-грузину. Грузин восклицает: – Где мухи – там жизнь! Алешковский рассказывал: Эмигрант Фалькович вывез из России огромное количество сувениров. А вот обычной посуды не захватил. В результате семейство Фальковичей долго ело куриный бульон из палехских шкатулок. Алешковский уверял: – В Москве репетируется балет, где среди действующих лиц есть Крупская. Перед балериной, исполняющей эту роль, стоит нелегкая хореографическая задача. А именно, средствами пластики выразить базедову болезнь. Томас Венцлова договаривался о своей университетской лекции. За одну я беру триста долларов. За вторую – двести пятьдесят. За третью – сто. Но эту, третью я вам не рекомендую. В Нью-Йорке гостил поэт Соснора. Помнится, я, критикуя Америку, сказал ему: – Здесь полно еды, одежды, развлечений и – никаких мыслей! Соснора ответил: – А в России, наоборот, сплошные мысли. Про еду, про одежду и про развлечения. Оказался в больнице. Диагноз – цирроз печени. Правда, в начальной стадии. Хотя она же, вроде бы, и конечная. После этого мои собутыльники по радио «Либерти» запели: «Цирроз-воевода дозором Обходит владенья свои…» Сцена в больнице. Меня везут на процедуру. На груди у меня лежит том Достоевского. Мне только что принесла его Нина Аловерт. Врач-американец спрашивает: – Что это за книга? – Достоевский. – «Идиот»? – Нет, «Подросток». – Таков обычай? – интересуется врач. – Да, – говорю, – таков обычай. Русские писатели умирают с томом Достоевского на груди. Американец спрашивает: – Ноу Байбл? (Не Библия?) – Нет, – говорю, – именно том Достоевского. Американец посмотрел на меня с интересом. Когда выяснилось, что опухоль моя – не злокачественная, Лена сказала: «Рак пятится назад…» Вышел я из больницы. Вроде бы поправился. Но врачи запретили мне пить и курить. А настоятельно рекомендовали ограничивать себя в пище. Я пожаловался на все это одному знакомому. В конце и говорю: – Что мне в жизни еще остается? Только книжки читать?! Знакомый отвечает: – Ну, это пока зрение хорошее… Диссидентский романс: «В оппозицию девушка провожала бойца…» Волков начинал как скрипач. Даже возглавил струнный квартет. Как-то обратился в Союз писателей: – Мы хотели бы выступить перед Ахматовой. Как это сделать? Чиновники удивились: – Почему же именно Ахматова? Есть более уважаемые писатели – Мирошниченко, Саянов, Кетлинская… Волков решил действовать самостоятельно. Поехал с товарищами к Ахматовой на дачу. Исполнил новый квартет Шостаковича. Ахматова выслушала и сказала: – Я боялась только, что это когда-нибудь закончится… Прошло несколько месяцев. Ахматова выехала на Запад. Получила в Англии докторат. Встречалась с местной интеллигенцией. Англичане задавали ей разные вопросы – литература, живопись, музыка. Ахматова сказала: – Недавно я слушала потрясающий опус Шостаковича. Ко мне на дачу специально приезжал инструментальный ансамбль. Англичане поразились: – Неужели в России так уважают писателей? Ахматова подумала и говорит: – В общем, да… Миши Юпп сказал издателю Поляку: – У меня есть неизвестная фотография Ахматовой. Поляк заволновался: – Что за фотография? – Я же сказал – фото Ахматовой. – Какого года? – Что – какого года? – Какого года фотография? – Ну, семьдесят четвертого. А может, семьдесят шестого. Я не помню. – Задолго до этого она умерла. – Ну и что? – спросил Юпп. – Так что же запечатлено на этой фотографии? – Там запечатлен я, – сказал Юпп, – там запечатлен я на могиле Ахматовой в Комарове. Миша Юпп говорил своему приятелю: – Ко мне довольно часто являются за пожертвованиями. Но выход есть. В этих случаях я перехожу на ломаный английский. Приятель заметил: – Так уж не старайся. Гриша Поляк был в гостях. Довольно много ел. Какая-то женщина стала говорить ему: – Как вам не стыдно! Вы толстый! Вам надо прекратить есть жирное, мучное и сладкое. В особенности сладкое. Гриша ответил: – Я, в принципе, сладкого не ем. Только с чаем. Блюмин рассказывал, как старая эмигрантка жаловалась мужу: |