Онлайн книга «Соло на ундервуде. Соло на IBM»
|
Алексей Лосев приехал в Дартмут. Стал преподавать в университете. Местные русские захотели встретиться с ним. Уговорили его прочесть им лекцию. Однако кто-то из новых знакомых предупредил Лосева: – Тут есть один антисемит из первой эмиграции. Человек он невоздержанный и грубоватый. Старайтесь не давать ему повода для хамства. Не сосредоточивайтесь целиком на еврейской теме. Началась лекция. Лосев говорил об Америке. О свободе. О своих американских впечатлениях. Про евреев – ни звука. В конце он сказал: – Мы с женой купили дом. Сначала в этом доме было как-то неуютно. И вдруг не территории стал появляться зайчик. Он вспрыгивал на крыльцо. Бегал под окнами. Брал оставленную для него морковку… Вдруг из последнего ряда донесся звонкий от сарказма голос: – Что же было потом с этим зайчиком? Небось подстрелили и съели?! Когда «Новый американец» окончательно превратился в еврейскую газету, там было запрещено упоминать свинину. Причем даже в материалах на сельскохозяйственные и экономические темы. Рекомендовалось заменять ее фаршированной щукой. Меттер говорил презираемой им сотруднице: – Я тебя выгоню и даже не получу удовольствия. Дело происходило в газете «Новый американец». Рубин и Меттер страшно враждовали. Рубин обвинял Меттера в профнепригодности. (Не без основания). Я пытался быть миротворцем. Я внушал Рубину: – Женя! Необходим компромисс. То есть система взаимных уступок ради общего дела. Рубин отвечал: – Я знаю, что такое компромисс. Мой компромисс таков. Меттер приползает на коленях из Джерси-Сити. Моет в редакции полы. Выносит мусор. Бегает за кофе. Тогда я его, может быть, и прощу. Меттер называл Орлова: «Толпа из одного человека». У Бори Меттера в доме – полный комплект электронного оборудования. Явно не хватает электрического стула. Орлова я, как говорится, раскусил. В Меттере же – разочаровался. Это совершенно разные вещи. В «Капитанской дочке» не без сочувствия изображен Пугачев. Все равно, как если бы сейчас положительно обрисовали Берию. Это и есть – «милость к падшим». Дело было лет пятнадцать назад. Судили некоего Лернера. Того самого Лернера, который в 69 году был знаменитым активистом расправы над Бродским. Судили его за что-то позорное. Кажется, за подделку орденских документов. И вот объявлен приговор – четыре года. И тогда произошло следующее. В зале присутствовал искусствовед Герасимов. Это был человек, пишущий стихи лишь в минуты абсолютной душевной гармонии. То есть очень редко. Услышав приговор, он встал. Сосредоточился. Затем отчетливо и громко выкрикнул: «Бродский в Мичигане, Лернер в Магадане!» Двадцать пять лет назад вышел сборник Галчинского. Четыре стихотворения в нем перевел Иосиф Бродский. Раздобыл я эту книжку. Встретил Бродского. Попросил его сделать автограф. Иосиф вынул ручку и задумался. Потом он без напряжения сочинил экспромт: «Двести восемь польских строчек Дарит Сержу переводчик». Я был польщен. На моих глазах было создано короткое изящное стихотворение. Захожу вечером к Найману. Показываю книжечку и надпись. Найман достает свой экземпляр. На первой странице читаю: «Двести восемь польских строчек Дарит Толе переводчик». У Евгения Рейна, в свою очередь, был экземпляр с надписью: «Двести восемь польских строчек Дарит Жене переводчик». Все равно он гений. Помню, Иосиф Бродский высказывался следующим образом: – Ирония есть нисходящая метафора. Я удивился: – Что значит нисходящая метафора? – Объясняю, – сказал Иосиф, – вот послушайте. «Ее глаза как бирюза» – это восходящая метафора. А «ее глаза как тормоза» – это нисходящая метафора. Бродский перенес тяжелую операцию на сердце. Я навестил его в госпитале. Должен сказать, что Бродский меня и в нормальной обстановке подавляет. А тут я совсем растерялся. Лежит Иосиф – бледный, чуть живой. Кругом аппаратура, провода и циферблаты. И вот я произнес что-то совсем неуместное: – Вы тут болеете, и зря. А Евтушенко между тем выступает против колхозов… Действительно, что-то подобное имело место. Выступление Евтушенко на московском писательском съезде было довольно решительным. Вот я и сказал: – Евтушенко выступил против колхозов… Бродский еле слышно ответил: – Если он против, я – за. Разница между Кушнером и Бродским есть разница между печалью и тоской, страхом и ужасом. Печаль и страх – реакция на время. Тоска и ужас – реакция на вечность. Печаль и страх обращены вниз. Тоска и ужас – к небу. Иосиф Бродский говорил мне: – Вкус бывает только у портных. Конечно, Бродским восхищаются на Западе. Конечно, Евтушенко вызывает недовольство, а Бродский – зависть и любовь. Однако недовольство Евтушенко гораздо значительнее по размерам, чем восхищение Бродским. Может, дело в том, что негативные эмоции принципиально сильнее?.. Когда горбачевская оттепель приобрела довольно-таки явные формы, Бродский сказал: – Знаете, в чем тут опасность? Опасность в том, что Рейн может передумать жениться на итальянке. Бродский говорил, что любит метафизику и сплетни. И добавлял: «Что в принципе одно и то же». Врачи запретили Бродскому курить. Это его очень тяготило. Он говорил: – Выпить утром чашку кофе и не закурить?! Тогда и просыпаться незачем! Шмаков говорил о Бродском: – Мало того, что он гений. Он еще и весьма способный человек. – Способный? Например, к чему? – Да ко всему. К языкам, к автовождению, к спорту. Иосиф Бродский любил повторять: – Жизнь коротка и печальна. Ты заметил чем она вообще кончается? Бродский обратился ко мне с довольно неожиданной просьбой: – Зайдите в свою библиотеку на радио «Либерти». Сделайте копии оглавлений всех номеров журнала «Юность» за последние десять лет. Пришлите мне. Я это дело посмотрю и выберу, что там есть хорошего. И вы опять мне сделаете копии. Я вошел в библиотеку. Взял сто двадцать (120!) номеров журнала «Юность». Скопировал все оглавления. Отослал все это Бродскому первым классом. |