Онлайн книга «Покрывало для Аваддона»
|
— Подумаешь… — «Последний призыв» называется. — Не годится. Нам камни нужны. — Вон там, — говорит юркий Изя, ныряя за спины собравшихся. — Вот она… гвоздь программы. Они боком протискиваются сквозь толпу и оказываются перед огромной непонятной конструкцией, похожей на сцепившиеся в экстазе велосипеды: над четырьмя ржавыми ободьями с намалёванными белой краской глазами возвышаются мрачные фигуры с торчащими наружу рёбрами и чудовищными масками вместо лиц. — Лицо львиное, — комментирует Изя, восхищённо огибая конструкцию, — лицо орлиное… лицо человечье… Как вы думаете, тётя Августа, вот этот — херувим? — С такой-то будкой? — сомневается Августа. Скульптура водружена на груду плоских камней. — Который? — деловито спрашивает Ленка. — А почему ты думаешь, что тут должен быть только один? Может, тут все они… — Не ищи простых путей. Точно — один. Но — который? — Вон тот, — уверенно говорит Изя, — видите, на нём буква «шин»? — Сейчас я его… — Господи, что люди-то подумают, — стонет Августа, — мы же как вандалы какие-то… — Не боись. Зато это безопасно. Никакой тебе мочиловки, никакой мафии — ну, подумает кто-то, что мы слегка не в себе. А мы скажем, это такая акция — обычное дело на таких вот сборищах… отколупнём камень и порядок… Ленка пытается выдернуть камень из конструкции, но он закреплён на редкость надёжно. — Ну, как вам понравилась скульптура? — раздаётся доброжелательный голос. Ленка торопливо прячет руку за спину. К ним походит художник Макогоненко с початой бутылкой коньяка. За ним, влекомый неодолимым порывом, следует молодой корреспондент Сахаревич из «Южной мысли» с пустой рюмкой в руке. — Очень экспрессивная композиция, — деловито говорит Августа, — и материал оригинально скомпонован. Скажите, а что символизируют эти камни? — Канувшую цивилизацию, — уверенно говорит Макогоненко, — мечту о золотом веке, рухнувшую под напором хтонической материи… Я взял их с еврейского кладбища. По-моему, символично. — А то, — говорит корреспондент Сахаревич, рассеянно постукивая рюмкой о бутылку. — «Железные лики века» называется, — продолжает пояснять скульптор. — Буквально вчера последнюю планку припаял. — Это интрепретация видений Иезекииля? — любезничает Августа. — Чего? Нет, это моё… — Ну… — Августа в затруднении переводит глаза на скульптуру. — А… Скажите, пожалуйста, это мобиль? — Мобиль? Я не делаю мобилей. Впрочем, это мысль… — Не мобиль? А что там тогда тикает? В наступившей внезапно тишине слышны отчётливые щелчки часового механизма. — Бомба! — орёт журналист Сахаревич, — мужики, там, в этой хреновине бомба… Присутствующие с нездешней скоростью устремляются к выходу, сталкиваясь и застревая в дверях. Поэт Добролюбов, мужественно сдерживая напор, спасает перепуганную Генриетту. — А мы-то… — в ужасе бормочет Ленка, блуждая меж скульптурами и натыкаясь спиной на постаменты, — мы-то… — Скорее! — кричит Августа. — Бежим! Спасаем ребёнка! Где этот чёртов ребёнок? — Да он давно уже смылся. — Ленка выбирается на открытое пространство. Августа изо всех сил толкает её к двери, но Ленка упирается… — Да, но камень… — Плевать на камень! Доцент Нарбут, застряв в последних рядах отступления, отчаянно машет рукой. — Дамы! — кричит он, — вы что, под шумок музей решили ограбить? С улицы доносится вой сирены. Вдоль ограды выстраиваются чёрные машины, из них выскакивают люди, рассыпаясь цепью по периметру здания. — Всем отойти на безопасное расстояние, — доносится чей-то голос, усиленный рупором. — Это завистники, — кричит встрёпанный Василь Макогоненко, прижимая к груди какую-то причудливую конструкцию, — пацюки-конкуренты… — Нет, — задумчиво говорит Изя; он с неменьшей нежностью обнимает футляр от скрипки, — это радикальное крыло УНА УНСО… или нет… это Совет Девяти… или… — Уберите этого шибздика, — стонет Василь. — Изька, — машинально говорит Ленка, — закрой рот. — Ложись! — орёт мегафон, — всем — ложись! — А, чёрт! Августа с размаху плюхается на землю. Ленка едва успевает укрыться за каменный столбик, как раздаётся глухой чавкающий звук, и из окна вырывается волна горячего воздуха вперемежку со стеклом. Какие-то обломки, грациозно вращаясь в небе, разлетаются по самым причудливым кривым. — Во даёт! — восторженно бормочет Изя. Августа медленно поднимается на колени. В волосах у неё запутался строительный мусор. Публика тоже постепенно встаёт, отряхивается, озираясь по сторонам. Поэт Добролюбов хлопочет рядом с Генриеттой, которой мешает подняться застарелый артрит. — Пусенька, ты не пострадала? Деловитые люди опутывают место происшествия яркой жёлтой лентой, оттесняя всех за пределы улицы. Августа напряжённо смотрит себе под ноги. — Ты что, — говорит Ленка, — каблук сломала? — Должен быть здесь, — бормочет Августа. — Ага… Она наклоняется и поднимает с земли плоский камень. — Изенька, посмотрите, это та самая буква? — А то сами не видите, — мрачно говорит Изя, пиная ногой обод — тот откатывается в сторону, мигая белыми глазами. — Ах ты, — говорит Ленка, укоризненно качая головой и глядя в пространство, — ах ты, злобный сукин сын… За углом они натыкаются на скульптора Макогоненко. Он отхлёбывает коньяк из бутылки, которую дрожащей рукой поддерживает корреспондент Сахаревич, и стонет: — Полный абзац! Десять лет! Десять лет бессонного труда. — Да, — соглашается Сахаревич, — но какая реклама! — И верно, — задумывается Макогоненко. — Пошли, выпьем, что ли… Я угощаю. — И как ты думаешь, — горько спрашивает Ленка, — всё затеял этот неупокоенный мерзавец? — Кто его знает… — уныло отвечает Августа. — Может, наоборот… не вмешайся он, весь одесский бомонд бы сейчас летал по воздуху, как эти дурацкие колёса. А потом, так или иначе, он своего добился — камень-то у нас… — Да, но где остальные? Если и дальше так пойдёт… — Вот это, — мрачно говорит Августа, — меня больше всего и пугает… |