Онлайн книга «Генри и Катон»
|
Однако сейчас, после первого раздражения от того, что его прервали, Джон был очень рад увидеть Люция. В конце концов, старый друг всегда остается другом. Можно обойтись без церемоний, поз, хождения вокруг да около. Между ними не было барьеров, которые с течением жизни все надежней разделяют человеческие существа. Кто подружился в двадцать лет и помнит об этом, те способны проявлять в отношениях между собой простодушную открытость молодости. На деле Люций был старше Джона Форбса и уже забросил диссертацию ради литературы, когда Джон только стал студентом, но они стали близкими друзьями, и, вспоминая поначалу те дни, Джон порой удивлялся этому, потому что стихи Люция вызывали в нем восхищение. Колетта, которая могла бы сесть с ними и участвовать в разговоре, решила быть домашним добрым ангелом и принесла им бутылку шерри, стаканы и удалилась, улыбаясь своей таинственной важной улыбкой. — Ну, Люций, как продвигается твой капитальный труд? До чего я завидую, что у тебя есть время писать. — А, да, книга. Я решил подсократить ее, ограничиться, так сказать, личным. — Жаль это слышать. У нас хватает книг о личном. Я ожидал глубокого анализа марксистской идеи. — Знаешь, Джон, страшно сказать, но я, пожалуй, отхожу наконец от марксизма. Изгоняю из себя этот вирус. Теперь я пишу стихи. — Не может быть, чтобы ты говорил это серьезно. Нет ничего важней нашего отношения к Марксу. У тебя есть знания и время, не то что у нас, подневольных трудяг, которые должны зарабатывать на жизнь… — С возрастом я понял, что все это не так интересно. Лучше размышлять о себе. — Ты говоришь так, будто готов отправиться в дом для престарелых. — Капитализм, Советы — это просто-напросто две формы правления, одинаково неэффективные и грубые, только наша предпочтительней, потому что не тирания. Социализм — это устаревшая иллюзия. Спроси любого в Восточной Европе. — Люций, ради бога! Как ты голосовал на последних выборах? — Я не голосовал. — Ты не голосовал?! Как же ты можешь в чем-то разобраться или надеяться что-то исправить… — Не могу и не собираюсь. —.. если не опираться на Маркса? Я не говорю о Марксе Сталина? — Знаю. Ты говоришь о настоящем Марксе, твоем Марксе. У каждого идеалиста он свой. Это как религия. — Ты был историком. Но, чувствую, жизнь в деревне… — Откровенно говоря, я окончательно порвал со всем этим. Думаю, марксизм — ужасная ошибка. — Ладно, забудем о Марксе, раз ты не желаешь слышать это имя. А что насчет английской традиции, насчет?.. — О, английская традиция — это прекрасно, но это образ жизни, а не псевдонаука. — Люций. Ты стал консерватором! — Может, просто наконец-то осознал свою ограниченность. Поговорим о религии? Как Катон? — Не надо! — А Колетта… до чего мила стала, как выросла. — Тоже не голосовала, Господи Иисусе! — Герда шлет вам наилучшие пожелания, между прочим. — О, ценю! — И Генри. — Как он, этот молодой выскочка? — Он… изменился к лучшему… очень изменился, я бы сказал… — Ему бы это не помешало. — Он очень ответственно относится к своему новому положению. — Какому положению? А, ты имеешь в виду положению богача. — Провел ревизию своих владений, намерен ремонтировать дома в Диммерстоуне… — Когда едет обратно в Америку? — Обратно он не едет, а хочет… — Люций, ты не можешь думать о марксизме того, что сказал. Любая рациональная идея, направленная на социальную справедливость… — Кстати, это правда, что ты собираешься застраивать «Луговой дуб»? — У меня нет на это денег, если б были, немедля построил бы двадцать домов. Склад в деревне… — Так ты не собираешься строиться? — Склад в деревне нужен мне позарез… Беллами говорил… — Вернемся к Колетте… — Обеспечение жильем — главная социальная проблема сегодня… — У нее есть парень? — Сколько комнат в Холле? Двадцать, тридцать? — Просто интересно, есть ли у Колетты дружок. — У Колетты? Откуда мне знать? Я всего-навсего ее отец. — Не обручена, ничего такого? — В нынешние времена не обручаются, а сразу беременеют. — Между прочим, Герда шлет ей сердечный привет и… — Люций, что все это значит? Герда хочет выкупить обратно «Луговой дуб»? — Нет-нет… — Потому что, если… — Нет, она просто шлет ей сердечный привет и надеется видеть ее в Холле, и тебя, разумеется… — Должно быть, у Герды размягчение мозгов. Люций, а почему ты не заходишь к нам? Я должен переубедить тебя насчет социализма, или Герда не пускает? — Ты не понимаешь… — Обидно видеть тебя домашней собачонкой этой чертовой женщины, любой решительный человек давно бы сбежал. — Так случилось, что мы любим друг друга! — Вздор! Это женатые люди любят друг друга, должны, они свыкаются так, что не могут друг без друга. А вы с Гердой столько лет жили у давно погасшего костра старой сентиментальной дружбы, которая и вначале-то была лишь иллюзией. — Нельзя так говорить о жизни других людей, ты не знаешь… — Господи, да я видел, видел, что ты влюблен в Гертруду, это было как дурное кино! — Ну конечно, ты считал, что идеально женился, а все остальные живут так, что и в страшном сне не приснится… — Молчал бы о моей женитьбе. Ты поддакивал Герде, когда та смеялась над Рут, ты сказал, что она синий чулок… — Вовсе нет… — Я не позволю тебе говорить о Рут, не желаю слышать ее имени ни от тебя, ни от этой чванливой суки, к которой ты присосался. — Да я ничего не говорил о Рут… — Говорил, ты намекнул… Вошла Колетта. Она распустила и расчесала волосы, которые теперь струились по ее спине. Переоделась в сиреневое хлопчатое платье, волной вздымавшееся у лодыжек. Вошла быстро, как гонец с известием. Люций и Джон встали. — Ты похожа на Афину на нашем гобелене, — сказал Люций. — На гобелене Герды, это ты имеешь в виду. Колетта, ради бога, держи подол подальше от камина! Ради чего ты переоделась? У нас не званый вечер. — Герда шлет тебе сердечный привет и надеется… — Колетта, я запрещаю тебе близко подходить к тем чертовым людям, не то чтобы ты подходила к ним, но все же. Слушай, Люций, ты меня прости, мы должны быть разумными и не ссориться, прошу прощения, заходи поболтать время от времени, но только не выводи меня из себя, не упоминай о ее светлости и этом мерзком Генри, меня тошнит при одной мысли о них. |