Книга А я люблю женатого, страница 43 – Каринэ Фолиянц

– И убивал?

Феликс вытащил из-под рубашки шнурок с висящей на нем просверленной пулей.

– В меня летела. Просвистела возле уха, в дерево попала. Я ее потом достал. Пуля – дура.

– Он сам стреляет, как Вильгельм Телль, – сообщил Шурик.

Мальчик посмотрел на холст, потом на оригинал. Снова на портрет – на Катю. И что-то новое появилось в его взгляде.

– Почему ты не рисовал войну? – поинтересовалась девушка.

– Не хотелось. Я когда рисую, не стреляю. А когда стреляю, не рисую. Всегда выбираешь что-то одно.

…Катин портрет висел на стене. Шурик подошел к портрету и робко провел пальцем по щеке девушки. Это видел Феликс. Он опустил глаза, точно подглядел что-то недозволенное.

Катя во дворе расчесывала волосы. И до чего это было красиво – как гребень скользил по ее волосам, как блестело в них неяркое солнце. Оба любовались Катей – Феликс на ступенях дачи, Шурик из окна. Старший вздохнул. А потом вздохнул и младший.

– Нет-нет, ты только не клади трубку! – молила Катя Глеба на переговорном пункте. Из трубки послышались гудки, но растерянная девушка все не решалась выйти из кабинки. А там, на улице, Феликс кормил бездомную собаку.

Дома Феликс достал старенький проигрыватель, сдул с него пыль, установил посреди комнаты.

– Пластинка только одна, – предупредил он, – но красивая.

– Как называется? – спросил мальчик.

– Вальс «Муки любви».

Шурик усмехнулся.

Захрипела игла. Полились звуки музыки. Вальс наполнил собой весь дом и весь сад. Катя неподвижно сидела у окна. И вдруг обернулась.

– Пригласите меня танцевать, – попросила она художника.

– Я не умею, – смутился Феликс.

– Давай научу.

Она вытащила Феликса в центр комнаты, положила руки на его плечи и заскользила в танце. Он за ней. Неловко, неуклюже, но очень старательно. Феликс двигался за Катей в танце и боялся дышать. Он боялся ее рук, лежащих на его плечах, боялся взглянуть ей в глаза. А она двигалась легко, изящно и непринужденно.

Шурик жадно следил за танцующей парой.

– Я тоже хочу! – кинулся он к Кате и оттолкнул Феликса. – Научи!

И вдруг погас свет – вырубили электричество – пластинка умолкла.

– Почему, когда до меня доходит очередь, гаснут все лампы, – тяжело вздохнул Шурик.

– Не у тебя одного, малыш, – сказал Феликс.

– Я тебя еще научу, – пообещала Катя. – Хочешь, будем пока пасьянс раскладывать?

В дачном домике горели маленькие свечки. Катя учила Шурика обращаться с картами, а Феликс читал в углу.

– Значит, Глеб трубку кинул, – продолжая разговор, сказал мальчик.

– Нет, это я…

– Не притворяйся, я слышал.

– Подслушиваешь! Где ж ты воспитывался!

– В детском доме имени Парижской Коммуны.

– Не хами! Не будет тебе ни карт, ни свечей, ни сбывшихся желаний!

Она собрала карты, задула свечи.

– Дочитать дайте! – вскрикнул Феликс.

Вновь они в тире. Шурик целится. Стреляет. Мимо. Феликс целится. Стреляет. В яблочко!

Шурик – мимо. Феликс – в цель.

– Суриков двадцать лет боярыню Морозову писал и продал ее Третьякову. Где бы найти сейчас Третьякова? – опустив винтовку, проговорил художник.

– Да и боярынь теперь немного, – усмехнулся Шурик. – Отец говорит, что мы дворянского рода, но, по-моему, он трепется. Ну какой из меня дворянин? Ни стрелять не умею, ни вальсировать, ни в карты…

На экране телевизора отец Шурика просил сограждан помочь ему в поисках сына за хорошее вознаграждение. Он так просил, что Катя не выдержала:

– Шура, жалко его! Позвони, скажи хоть, что жив.

– Жалко! Скажи лучше что ты польстилась на деньги моего папаши! Ну беги, сдавай меня. Вот тебе и денежки – Глебу на клип. Беги, чего стоишь!

– Никуда я не побегу, но отца твоего мне жаль.

– А мне не жаль. Между прочим, он вспомнил о моем существовании, только когда я пропал.

– А до этого?

– А до этого я был чем-то вроде мебели. Или говорящей собаки. Правда, кормили хорошо, – вздохнул он.

В подвале кинотеатра, среди труб коммуникаций, Феликс собирался рисовать огромную киноафишу фильма «Опаленные страстью» и привязал кисть к швабре, но был этим недоволен. Шурик ассистировал ему, придерживая ведро, полное краски.

– Сорок баксов в месяц! – возмущался мальчик. – Так мы до старости не расплатимся с ее долгами.

– Заходи левее! – командовал Феликс. – Знаешь, как Микельанжело расписывал стены соборов и капелл? До него строили подмостки, крепили их к потолку на канатах, а когда работу заканчивали, замазывали дыры от этих креплений.

– Логично! – согласился мальчик.

– А Микельанжело поступил вот как – он влез на козлы и стал работать, не касаясь уже расписанной стены.

Феликс оглянулся. В углу подвала стояла стремянка.

– Тащи ее сюда! Я должен чувствовать кисть рукой.

Катя в это время затеяла на даче уборку. Стирала пыль с подоконников и рассохшейся мебели, она впервые обратила внимание на странность картин Феликса. Часть из них висела на стене, часть была свалена в углу. Девушка стала разбирать их. Сначала просто из любопытства, а потом уже не могла оторваться. Что-то чарующее было в этих картинах.

Теперь Феликс работал, стоя на верху стремянки, Шурик придерживал лесенку.

– Я бы пообедал, – вздохнул он, – и это было бы счастьем!

– Счастье – удел для коров и коммерсантов, – засмеялся Феликс. – Художник должен быть голодным.

– Если я буду жить с тобой, то не дам тебе умереть с голоду.

– И до каких пор?

– Пока ты не научишь меня стрелять.

– Саврасов никогда не писал на заказ, – неожиданно сказал Феликс. – Весна у него пахнет мокрым снегом.

– Небось спился и умер под забором, – проворчал мальчик.

– А ты откуда знаешь?

– Легко догадаться.

– Нет, я буду жить долго. Выращу трех сыновей, младшего назову именем прадеда. И наклею семейный портрет в свой альбом.

– А потом твоя жена сбежит с первым встречным, – ляпнул Шурик.

– Ты что каркаешь? Я женюсь на порядочной девушке.

– Хотелось бы увидеть ту порядочную. Что, из аула привезешь? В парандже заставишь ходить? Вместе с паранджой убежит!

– Да ты что несешь, я тебе сейчас как…

Стремянка покачнулась, Феликс рухнул на пол. Шурик поднял его, помог отряхнуться.