Онлайн книга «Вред любви очевиден»
|
– Фамилия была как у меня и сестры – Вольский, а потом они переменили и не сказали мне ничего. – Варь, может… – говорит Ксана. – Нет, – отвечает та. – Невероятно. Чушь. Лера, Федя и Космонавтов идут к загадочному Гейнрихсу. Космонавтов что-то бурно рассказывает, машет руками. Между тем Александр Гейнрихс, молодой человек двадцати четырёх лет, в спортивных трусах, хорошо сложённый, с развитым телом, лежит на раскладушке в комнате, где нет ничего, кроме весьма приличного компьютера и музыкального центра. Книги в стопках, некоторые спортивные принадлежности – ролики, мяч, массажёр – на полу в углу. Лицо Гейнрихса бесстрастно. Эльвира и Юра подходят к Юриному дому. – Пришли! – смеётся Юра. – Мы с тобой ходим, как журавль и цапля. – Сам цапля, – огрызается девочка. – Да это сказка. – А, русская сказка. Ну и чего там? – Да они ходили друг к другу туда-сюда. Сначала журавль говорит: цапля, выходи за меня замуж, а она: нет. Потом она передумала и пошла к нему, а он говорит: всё, я обиделся. Потом опять он к ней пошёл… – И чего? – Так и ходили. То она не согласна, то он. – Ну, дурь какая! У нас так не бывает. У нас если женщина решила – так решила, всё, больше никаких. А что это: туда-сюда, думала-передумала… – Ты так и не сказала, у кого это – у вас. – А ты с мамкой в одной комнате живёшь? – Нет, у нас две. – А вода есть горячая? – Есть. – Помыться можно… – мечтательно говорит Эльвира. – Ладно, пошли, – говорит Юра. – Сейчас самая гадючая соседка на дачу поехала. Может, проскочим как-нибудь по-тихому. – Почему бы вам не обратиться в частное сыскное агентство? – объясняет Кларе Варя. – Человек в полицейском государстве всегда оставляет бумажные следы. – Я вчера только приехала, – отвечает Клара. – Так что агентство… они сюда, к деду, и придут, и что? Браун очнулся. – Прошу прощения, мне пора ужинать, – сообщает он. Браун чинно достаёт из буфета старинный фужер тонкой работы и бутылку дешёвой водки. Наливает водку в фужер и медленно, со вкусом пьёт. – Господин Браун, до свиданья, – говорят, переглянувшись, девочки. – А пожалуйста, – отвечает Браун, – заходите. Макулатуры, правда, нет. Я не читаю газет с 29 года. – Я вам советую прийти в другой раз, – шепчет Варя Кларе. – Хотите, я с вами? Под видом интервью со старейшим жителем. – Иеремия, – говорит Клара. – Я ещё приду. И не смей мне сторожей выставлять. Я могу и в милицию обратиться! Я на всё готова. Ты меня понял? Браун не отвечает. Гостьи уходят. Иеремия Браун наливает себе ещё фужер. – Анжела! – зовёт он соседку. – Сегодня прямо Винни-Пух и день забот, – ворчит девица. – Что тебе ещё? – Концерт, – коротко отвечает Браун. – Ну? – строго спрашивает Анжела. Браун вынимает из буфета серебряную десертную ложку, даёт Анжеле. Анжела, покрутив ложку, суёт её в трусы, снимает майку и джинсы, остаётся в белье. – Верю я? – интересуется Анжела. Браун кивает. Анжела становится в позу и поёт: – Верю я, ночь пройдёт, сгинет страх, Верю я, день придёт, весь в лучах. Он пропоёт мне новую песню о главном, О не пройдёт, нет, лучистый, зовущий, славный — Мой белый день! Браун довольно покачивает головой и притоптывает ногой. Сколько зим ночь была, сколько лет, — выпевает Анжела. — Будет жизнь, сгинет мгла, будет свет! Федя, Лера и Космонавтов входят к Гейнрихсу. – А мы к тебе, Саша, – говорит Федя. – Лера давно хотела тебя видеть, и вот у нас гость из Швейцарии, писатель Иван Космонавтов. Космонавтов раскланивается. Гейнрихс садится на раскладушке, смотрит на посетителей. – Пришли как к больному. Я не болен. На единственный стул у компьютера села девушка, а Федя и Иван присели на пол. Космонавтов взял в углу мячик, подбрасывает его. – Я здоров, – говорит Гейнрихс. – Мои выводы сделаны путём безупречного логического анализа. Они неопровержимы. – А давайте я опровергну? – с готовностью вызвался Космонавтов. – Где выводы? Подать их сюда! Гейнрихс презрительно посмотрел на него и снова улёгся. – Саша построил теорию, – нехотя объясняет Федя, – что русские – это второстепенная порода людей, не имеющая значения в истории, и в качестве русского совершенно не стоит жить. – Опаньки, – огорчился Космонавтов, – а ему что с того? Он разве русский? – Русский, – отозвался Гейнрихс. – Гейнрихс – фамилия отчима, – разъяснил Федя. – Саша каждый день собирает факты, подтверждающие его идею. Он… собирается уйти из жизни. – Законы переведены с английского и притом плохо. В политике – чучела и муляжи в натуральную величину. Население тупо грабит природу. Земля брошена. Преобладающий тип деятеля – бездарный хищник. Элитная порода людей уничтожена. В науке, в культуре – угасающая инерция. Женщины безнравственны… – произносит Гейнрихс. – Ой, вы зато очень нравственные, – обижается Лера. – Я говорю о главных тенденциях. В больших системах поведение отдельных частиц не имеет значения. В мире страх перед Россией давно сменился глубоким презрением. Молодёжь развращена и не имеет будущего. Талант не нужен… – Я дико извиняюсь, – вмешивается Космонавтов. – Вы, значит, стыдитесь, что принадлежите к второстепенной породе людей до такой степени, что готовы покончить с собой? Но вы же не виноваты! – Стыда нет. Вины нет. Ясность сознания. Я не могу изменить фактов. – Почему ты не можешь жить просто для своего удовольствия? – удивляется Лера. – Такой молодой, красивый… – Мне не доставляет удовольствия находиться внутри дегенеративного сообщества, – отвечает Гейнрихс. – Вы можете его покинуть, – говорит Иван. – Капитуляция, – объясняет Гейнрихс. – Покидая дегенеративное общество, я подтверждаю тем самым справедливость своей идеи – в качестве русского жить не стоит. И выбираю иллюзорную дорогу личного бегства. Это фарс, бесчестье. А перестать жить вообще – благородный вызов. – Мы с ним бьёмся год уже, – говорит Федя. – Такая логика – не прошибёшь. – А может, он так до пенсии продержится? – осведомился Иван. – Вон у него мячики, ролики… |