Книга Дневники няни, страница 58 – Эмма Маклохлин, Николь Краус

— Спасибо, — кивает она, перекидывая пальто через руку.

Я иду в комнату Грейера, где тот все еще танцует перед зеркалом шкафа.

— Идем, Барышников, — зову его я и тащу в ванную.

— Вот здорово было, няня! Помнишь, когда она швырнула глазировку и попала мне прямо в зад?

Он снова корчится от смеха. Я сижу на унитазе, пока он украшает мыльными узорами стену, играет с пластиковыми игрушками и напевает что-то из репертуара Донны Саммерс.

— Грейер, ты уже закончил? — спрашиваю я, устав отскребать детской расческой глазировку со свитера.

— Тра-ля-ля. Тру-ля-ля. Пум-пум. Там-там, — поет он, виляя в воде намыленным задиком.

— Вылезай, уже поздно.

Я протягиваю ему полотенце.

— А что делают девочки?

— Кто?

— Плохие девочки. Знаешь, Нэнни, ужасно плохие девочки, — поясняет он, продолжая покачивать бедрами. — А почему они плохие?

— Потому что не слушаются своих нянь.

Миссис N., пролетая мимо в свою спальню, очевидно, не замечает, что я стою в одной футболке, хотя на улице проливной апрельский дождь. Свитер и плащ пока лежат в пакете.

Дожидаясь лифта, я волей-неволей надеваю свитер, чтобы окончательно не замерзнуть. По дороге к двери я успела забежать в прачечную и выковырять из волос большую часть кусочков засохшей глазировки, но когда дверь лифта открывается, я все еще выгляжу ужасно.

— О черт! — досадливо бурчит он. — Привет.

— Привет! Глазам не верю!

— Что ты здесь делаешь?

— Дьявол, — удрученно твердит он, — а я хотел сделать тебе сюрприз! Такой роскошный был план, с цветами и всем прочим…

— Что ж, миссия завершена! А что случилось с Канканом?

Я вхожу в лифт, дрожа от восторга при виде неожиданного дара богов: моего Г.С. в грязных джинсах и фуфайке с эмблемой Нью-Йоркского университета.

— Это чтобы сбить тебя со следа. Я собирался завтра вечером ждать в подъезде… в костюме. И пригласить тебя на танцы.

Я не могу сдержать улыбку. Он рассматривает меня и качает головой:

— Похоже, вы с Грейером устраивали художественный перформанс.

— Просто вернулась из ада, где детишки под предводительством шизанутой мамаши швырялись глазировкой. Повторяю, шизанутой. И нисколько не преувеличиваю. То ли наширялась, то ли нанюхалась, разыграла идиотский спектакль и втянула нас…

— Господи, как я скучал! — перебивает он, растягивая рот до ушей.

Лифт останавливается, он наклоняется, чтобы осторожно вытереть остатки глазировки с моего лба, и я, потеряв голову, тянусь к кнопке одиннадцатого этажа. Дверь услужливо смыкается.

Какое-то плотское, глазировочное неистовство.

Завернутая в его синюю фланелевую простыню, я ерзаю на краю кухонного стола, пока он загружает сушилку моей одеждой и закрывает металлическую дверцу.

— Голодна? — спрашивает он, поворачиваясь, озаренный светом из соседней кухни.

— А что у тебя есть? — интересуюсь я, едва он открывает холодильник.

— Мама обычно оставляет гору еды, когда знает, что ее мальчик собирается пожить здесь один. Тортеллини? — ухмыляется он, размахивая пачкой.

— Фу, я в жизни больше не посмотрю не тортеллини…

Я подбираюсь к холодильнику и жадно заглядываю внутрь.

— Тогда лазанью?

— О-о-о, да, пожалуйста!

— Как насчет вина?

Я киваю, хватаю бутылку красного и бедром захлопываю дверь. Прислоняюсь к холодильнику и наблюдаю, как он, в одних трусах в горошек, вытаскивает тарелки и ставит на стол. Ох!

— Подогреть? — смеется он, целуя мое голое плечо.

— Возможно. Помощь нужна?

— Нет, сиди.

Он вручает мне бокал, вынимает приборы и кладет на стол.

— У тебя сегодня тяжелый день, глазированная девочка.

— А где твои родители?

— Повезли брата на каникулы в Турцию.

— А ты почему остался?

— Потому что я здесь.

— Это хорошо.

Я наливаю второй бокал и протягиваю ему.

— Какая ты красивая… — шепчет он, не сводя с меня глаз.

— А, эта старая тряпка? Тога из коллекции Л.Л. Бина.

Он смеется.

— Знаешь, теперь я занимаюсь с Грейером латынью. Сколько лет было тебе, когда ты начал учить этот язык?

— Э… четырнадцать.

Он вытаскивает лазанью из микроволновки и вооружается двумя вилками.

— Должно быть, ты поздний цветочек, потому что ему всего четыре. Я тебе не говорила, он носит галстук. Отцовский. Один из тех, которые едва не волочатся по полу.

— А что говорит его мать?

— Она этого не замечает. Последнее время совершенно с катушек съехала: без всяких причин уволила Конни, а Конни была здесь еще до рождения Грейера.

— Да, этот мужчина обладает способностью доводить своих жен до ручки.

— Погоди… что?

— Ну да, когда мистер N. изменял первой жене, она набросилась на Джеймса прямо в вестибюле. В присутствии нескольких жильцов.

Кусочек лазаньи попадает не в то горло. Я судорожно кашляю.

— Его первая… кто?!

— Первая жена… Шарлотта, кажется. — Он изумленно смотрит на меня. — Ты не знала?

— Нет, я не знала. Он раньше был женат? Встаю, таща за собой простыню.

— Да, но это было очень давно. Я думал, тебе сказали.

— Кто? Я ни с кем здесь не общаюсь. О Господи! А другие дети у него есть?

Я начинаю возбужденно бегать вокруг стола.

— Нет… по-моему, нет.

— Какая она? Красивая? Похожа на миссис N.?

— Понятия не имею. Хорошенькая. Блондинка.

— Молодая?

— Пойми же, я был ребенком. Мне она казалась совсем взрослой.

— Вспомни хорошенько. Они долго жили вместе?

— Да… лет семь-восемь…

— Но детей не было, так?

— Если только они не держали их в кладовой.

Я останавливаюсь у раковины, на секунду представив себе сидящих в кладовке малышей.

— А почему они разбежались?

— Миссис N.. — отвечает он с набитым ртом.

— То есть как «миссис N.»?

— Не могли бы мы вместо всего этого обсудить, как тебе идет простыня? — предлагает он, пытаясь схватить меня.

— Нет. Так при чем же тут миссис N.?