Книга Да будем мы прощены, страница 104 – Э. М. Хомс

– Нет, конечно! – отвечает она возмущенно.

– Так в чем проблема?

– Его родные меня ненавидят, просто игнорируют. Когда мы с ним сидим рядом, они обращаются только к нему, никогда ко мне.

– Да, если так, нехорошо выходит.

– Что значит – «если так»? Я вру, по-твоему? Потому я ничего и не рассказываю, ты все равно не веришь. Не надо было мне за тебя выходить.

– Мам, это я, Гарольд, а не папа.

– Ну, значит, ты такой же, как твой отец.

– Бабушка, а какой был папин отец? И когда он умер? Я его знала?

– Зачем ты меня отвлекаешь всеми этими разговорами о прошлом, когда мне только одно интересно: моего мужчину, живого и настоящего, оттаскивают от меня его неблагодарные стервы?

– Ты не могла бы конкретнее?

– Это его дочери, – отвечает она.

– Мне подойти и попытаться разбить лед? – спрашиваю я.

– Между ним и мной льда нет. Мы еще до того друг друга знали.

– До чего? – спрашивает Эшли.

– Мы в одну школу ходили, – отвечает мама. – Я дружила с его сестрой – прекрасная была женщина, погибла на круизном корабле. Ее выбросили за борт, а там сожрали акулы. Никто так никогда и не узнал, кто это сделал.

– Ее муж? – предполагаю я.

– Она никогда замужем не была.

Когда уносят тарелки, Эшли достает жестянку с печеньем и пытается снять крышку, но нас окружает персонал дома престарелых.

– Здесь нельзя это открывать – приносить сюда еду запрещается.

– Это же не орехи и не семечки, – возражает Эшли.

– Сделано дома и с любовью, – говорит одна из служительниц.

– Да, – отвечает Эшли.

– Все равно нельзя. Здесь со всеми должно быть одинаковое обращение. Нельзя, чтобы пациенты, которых не навестили, огорчались, видя, как вы угощаете маму.

– А если мы поделимся? – спрашивает Эшли.

– Сколько у вас печений? – скептически спрашивает сотрудница.

– Сколько у вас пациентов? – отвечает Эшли вопросом на вопрос.

Сотрудница вместе с другой коллегой считают.

– По списку на ленч – тридцать восемь, и это не считая тех, кто ест у себя в комнатах.

Эшли ставит жестянку и начинает внимательно пересчитывать.

– У меня сорок.

– Ну, раздавай, девочка, – говорит сотрудница.

Эшли идет от стола к столу, от человека к человеку, предлагая печенье. Одни отказываются, другие пытаются взять два, и их приходится останавливать.

– Только по одному, – просит Эшли.

Когда печенья розданы, я уговариваю маму подняться и поздороваться с ее бойфрендом и его родственниками.

– Нет. – Она мотает головой. – Они меня не любят.

– Ладно, подойду представлюсь. Если это человек, к которому ты неравнодушна, он должен быть вежлив.

– Я останусь с бабушкой, – говорит Эшли, а потом шепчет маме: – Они ему не дали взять печенье.

Его родные вежливости не проявляют.

– Я просто хотел поздороваться, – говорю я, протягивая руку.

Принимает ее только мужчина:

– Рад тебя видеть, сынок.

Мы обмениваемся парой фраз, а потом одна из дочерей отводит меня в сторонку.

– Нам это не нравится.

– Почему?

– Потому что ваша мать – местная потаскуха. Она его убедила изменить нашей матери, которая пятьдесят три года ухаживала за ним днем и ночью.

– Я не знал, – говорю я.

– Уж конечно, «не знали». Зато мы хорошо знаем, кто вы такой… Повторяю еще раз: ваша мать нашего отца соблазнила. Такое случается в подобных заведениях – мужчин мало, женщин много.

– Мне кажется, моя мать была знакома с вашим отцом и раньше, – вставляю я.

– Она его и раньше пыталась от мамы увести, – отвечает девица.

– Это еще в школе было! – кричит мама через всю столовую. – Очень хороши эти новые слуховые аппараты. Я в то время не думала, что у них все так серьезно. Вы уж извините, это еще в школе было.

– Если можно спросить, где сейчас ваша мать?

– В «Маунт Синай» – потому-то он здесь и оказался. Они пошли поужинать, она упала, его уронила – он сломал бедро, а она ударилась головой. Все это время она в коме, и мы должны принять решение.

– Я понятия не имел.

– Сделайте мне одолжение – уберите вашу блудливую мамашу от нашего отца подальше.

– Послушайте, – говорю я. – От оскорблений вряд ли будет польза.

– Какой вы умненький-разумненький! – произносит дочь. – В словах «Отвалите от него к трепаной матери!» – что именно вы не расслышали? – орет она.

– Похоже, вас уже все расслышали, – говорит работница столовой, качая головой.

Я извиняюсь и возвращаюсь обратно к маме и Эшли.

– Ты знаешь, что его жена жива?

– Конечно, знаю, – отвечает мать. – Я ее тоже раньше знала – мы играли в пинокль. Он все время про нее рассказывает, пытается дозвониться до больницы. Она – овощ, – говорит мама. – Сестра держит трубку у нее около уха – или говорит, что держит, – и он с ней разговаривает. Вспоминает, что они делали и как жили. Напоминает, куда на медовый месяц ездили. – Она пожимает плечами. – А потом, когда вешает трубку, рыдает и хочет домой. А эти девчонки – они хуже всего. Если подумать, забрали бы они его домой, ухаживали бы за ним, возили бы на жену посмотреть. Эгоистичные стервы, вот они кто, но я этого ему не говорю, я говорю, у них своя жизнь, и она требует очень много времени. – Она встряхивает головой. – Но вот ты – ты же нашел время меня навестить? Вот так это и получается: если у тебя все хорошо, то заехать навестить мать времени нет. Ты, шлемазл, приезжаешь, на тебя можно рассчитывать, но ты жуткий зануда.

– Он хороший, – вступается за меня Эшли.

– Все нормально, – успокаиваю я ее. – У нас всегда были сложные отношения.

– Ба, а хочешь, мы тебя вывезем? Свозим куда-нибудь? – предлагает Эшли.

– Куда, например? – интересуется мама.

– Не знаю. Может, к нам домой поужинать?

Она мотает головой:

– Нет, не надо. Бывала я у вас дома – еда никуда не годится.

– Да ну, – говорит Эшли, ничуть не обескураженная. – Я теперь очень много готовлю; у меня все занятия по естественным наукам идут на тему «Кухня как лаборатория».

– Вы уж лучше приходите опять ко мне, милочка, – говорит мама, встает, посылает нам каждому воздушный поцелуй и уходит из столовой.

Мы с Эшли переглядываемся.