Онлайн книга «Право записывать»
|
– Не может быть! А Петр Иванович? – Проворовался! – и т. д. * * * – Не врет только ленивый. * * * – Честные – они жестокие. Им не жалуйся, не пожалеют. * * * В позе спящего гладиатора – пьяный. * * * В 37-м заступилась и испугалась. * * * Ирина: – Одуванчики – цветы из детства. * * * – У нее, как у ведьмы-русалки, так и сквозит «черная середина» [140]. * * * Ничто так прочно не гасит свет в душе, как личные несчастья. Тут уж не отмахнешься, не забудешь – оно вечно с тобой. * * * В спокойствии всегда есть какой-то холодок. «Уходилась». Да. * * * – При коммунизме на каждом углу будут три крана: с водкой, с пивом и с водой. * * * Тесть – зятю: – Не за то я тебя люблю, что ты горький пьяница. И не за то, что ты жизнь моей дочке покалечил. И не за то, что ты вчера морду мне набил. А люблю я тебя за то, что ты простой советский человек. * * * «Если б собрать в одно место людей из разных лет жизни – по выбору… Кто был бы у меня тогда?» * * * «Я бы сейчас охотно почитала бы Уильяма Локка [141]. Красиво, трогательно и неправда». * * * Истину дубиной не вколачивают. * * * – Я б его в доме вместо кошки и то не держала бы. * * * – Это была семья со всеми мещанскими добродетелями: с чтением вслух по вечерам, с Диккенсом и прочей сентиментальностью. – Да, припоминаю: что-то такое и в самом деле было… * * * – Она такая тихая, такая тихая, даже плюется и то лампадным маслом. * * * – Какие у тебя отметки? – От двух до пяти. * * * – А не помешает ли это гражданским установлениям и дальнейшим видам России? [142] – Перестаньте паясничать. * * * Онемевшее от ужаса время. * * * – Глаза потускнели, оплыла, на человека стала непохожа. Зачем жила, объясни, зачем? * * * – Ненавижу пьяных. – Ну и глупа. Ты подлецов не люби, а пьяных – обожай. * * * Пьяный – он счастливый. Всем кажется, что он как свинья, а сам себе он кажется птицей. * * * Тайная внутренняя работа. Ждать неожиданного от телефонного звонка, письма, стука в дверь. Ведь она сказала: вот возьму и приеду. Значит, могла позвонить по телефону или постучаться в дверь. * * * Обошли по службе: – Я давно решил, что это меня не касается. Ну, а он всегда лает в указанном направлении. Он любит начальство. Искренно любит. * * * Незрячий дом. * * * Заплаканные окна. * * * Советчику первая оплеуха, это он наблюдал не раз. * * * – Я был бы там не из последних удальцов (в психиатрической больнице). * * * В штабе идет совещание. Звонок. Говорит жена. Всё слышно: полевой телефон – он самый звонкий. – Феденька, третий день мяса нету, я же тебе говорила. – В гарнизоне нет, и у тебя нет. Будь здорова. Кладет трубку. Но ведь можно позаботиться, чтоб в гарнизоне было мясо. Возможна и такая трактовка. Ведь теперь не война, в гарнизоне – жены, детишки. * * * – Юмористы очень обидчивые. – Да, правда. Зощенко, например, очень обиделся на постановление [143]. * * * – Не такие мои годы, чтоб это читать – у меня ноги гудут. * * * Подлецов, конечно, на свете много. Но самое легкое и самое страшное, что мы можем сделать, это сказать: всё равно тут ничем не поможешь. Нет, я верю в каплю воды. Она всё же точит камень. И в каплю в море. Ничего не проходит без следа. Ни доброе, ни дурное. И, как любила повторять Софья Ковалевская, «говори, что знаешь, делай, что должно, а там будь, что будет». * * * «Если зерно не умрет, то останется одно, а если умрет, то даст много плодов». * * * Из рассказов Ахматовой. Тышлер [144], как ни странно, видел меня очень реалистически: два глаза, один нос – подумать только! И отсюда (тронув висок) ничего не растет. И вот, как будто, в 3-м № «Лит<ературной> России» будет мой портрет работы Тышлера и хвалебная статья обо мне! _______ – Я выбрала самые понятные стихи Осипа [145]. Но и самые понятные могут показаться кому-нибудь непонятными, и он станет эпицентром землетрясения. * * * Обидели при тебе человека – и ты виноват. * * * Подполковник Шимкевич сильно возлюбил меня, потому что я его землячка: родилась в Орше [146]. Этот симпатичный подполковник, опрокинув себе на колени тарелку с ухой, орал на жену, которая ровно ни в чем не была виновата: – Черт бы тебя подрал! Пошла бы ты к чортовой матери, проклятая баба! Она – веселая, милая (уралка), даже бровью не повела – вытерла ему табуретку и налила в тарелку новой ухи. * * * Во время ухи и водки секретарь парткома сильно распоясался и всё норовил положить руку мне на колено или на плечо. Больше всего ненавижу таких вот седовласых, которые всё делают будто бы по-отечески. Их руку отвести как-то совестно, чего, мол, худого подумала про такого почтенного с благородной сединой. |