Книга Она доведена до отчаяния, страница 28 – Уолли Лэмб

– Тогда достаньте тетрадь и найдите этот пункт. Мы ждем.

Я в панике листала страницы, но не могла найти нужного места.

– Параграф четырнадцать, – нетерпеливо подсказала сестра. – Прочтите его вслух.

– «Ученик, не приготовивший домашнего задания, автоматически остается после уроков в этот день».

– Правильно, – подтвердила сестра. – А девочка, которая регулярно отказывается делать уроки, может в июне оказаться среди зрителей, а не в шеренге выпускниц. Так или нет? Я обращаюсь ко всему классу!

Все согласно закивали.

В полдень я не пошла в столовую, а вышла во двор. Болтали и орали младшеклассники, скакалки лупили об асфальт. Большая группа третьеклассников ссорилась из-за игры в «красный свет». Ненавижу эту школу – лучше утонуть, чем сюда ходить!

За качелями, на краю школьного двора, в полукруге желтых хризантем стояла гипсовая статуя святого Антония. Мое внимание привлекла ученица, которая молилась перед статуей. Некоторое время я рассматривала девчонку со спины. У нее были длинные костлявые ноги, как у богомола, форменное платье под поясом в нескольких местах прихвачено булавками. Я тихо подошла и сказала:

– Привет!

Она ахнула и резко обернулась, прижав ладонь к плоской груди.

– Иисус-Мария-Иосиф! – воскликнула она. – Ты хочешь, чтобы у меня разрыв сердца был?

Она училась в седьмом классе – утром я видела, как она ковыряла в носу на утренней линейке.

– Извини, – смутилась я и пошла прочь.

– Ты новенькая? – спросила она.

– Нет, я переехала в прошлом году. Из Коннектикута.

– Я здесь уже была. Тут все дурацкое. Почему ты ходишь в эту дерьмовую школу?

Большие черные, глубоко запавшие глаза смотрели из-под козырька густых сросшихся бровей. Между согнутыми пальцами сочился дымок. На секунду я подумала, что девчонка каким-то образом загорелась, потом только до меня дошло, что она курит – порок, строжайше воспрещенный правилами поведения школы Сент-Энтони. Я попыталась расслабить мышцы лица и не подать виду, что шокирована.

– Или лучше сказать – тюрьму? – продолжала девчонка. – Любая школа, где запрещают носить нейлоновые чулки… – Она коротко затянулась – жест получился вызывающим и конспиративным. – Домашние задания, контрольные – я им не рабыня! Нам с Кенни и так есть чем заняться. У тебя есть бойфренд?

– Нет, – ответила я.

– Мы с Кенни гуляем уже семь с половиной месяцев. С шестого класса.

– Ого, – сказала я. – Он с тобой учится?

Девчонка фыркнула:

– Насмешила до смерти! Стану я нянчиться с мелкими. Кенни старшеклассник. Хотя на будущий год, когда ему стукнет шестнадцать, он уйдет отсюда, потому что все учителя к нему придираются. Он один раз видел, как привезли еду в школьную столовую – на боку фургона было написано «Корм для собак»! Кенни говорит, что нипочем не станет хавать собачью жрачку, даже ради вонючего аттестата. Ты когда-нибудь целовалась с парнем по-французски?

Я отвела глаза, но снова посмотрела на нее:

– Я, пожалуй, не отвечу.

– У меня фамилия Френч, хотя я не француженка.

– Что?

– Френч фамилия, говорю. Норма Френч. Я на четверть индианка чероки. Мне кто-то сказал, что французский поцелуй – это смертный грех, но это фигня. Кто это решил – папа римский? А он сам хоть раз попробовал, макаронник тощий? – Она протянула мне сигарету: – Курнешь?

Я покосилась на окна класса сестры Сретения:

– Нет, спасибо.

– Кенни похож на Элвиса. Тебе кто больше нравится – Элвис или битлы?

Я видела, что эта Норма Френч – лузерша, мы с Джанет Норд разобрали бы ее по косточкам, но я вдруг испугалась, что даже она перестанет со мной разговаривать.

– Ну, Элвис, – ответила я.

– Во, правильно, – она снова затянулась сигаретой. – Король рок-н-ролла, не забывай!

– А еще мне нравятся «Битлз», – сообщила я.

Кожа вокруг глаз натянулась, когда Норма засмеялась. Один из передних зубов у нее был серый.

– Эти чудики фиговы? Кончай комедию! Надо тебе вправить мозги, – сказала она. – Битлы все гомики, это сразу видно. Девчонки, которые обжимались у них на концерте, были донельзя возбужденные. Когда мне было два года, я проглотила гвоздь и до сих пор помню, как меня везли на «Скорой». В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году я на автомобильных гонках пожала руку Мисс Америке, которая вблизи была страшная и с толстым, как телефонный справочник, слоем грима.

– А у меня приятель диск-жокей, – рискнула похвастаться я.

– Ну-ну. Я их дрочилами называю. Хоть бы кишку завалили и просто музыку ставили. Смотри!

Норма сунула зажженную сигарету в рот, закрыла его и снова открыла: сигарета торчала из-под языка и все еще горела.

– Боже мой, – сказала я.

– Меня Кенни научил. Мы с ним, наверное, обручимся в этом году. Он об этом подумывает.

Загремели три коротких школьных звонка.

– Вот блин, – произнесла Норма. – На!

Она сунула мне влажный окурок и не торопясь пошла ко входу.

Я застыла, держа окурок вертикально и пялясь на него, но тут же бросила и растерла по асфальту, как Лэсси.

Занятия в первую среду закончились исповедью. Большинство восьмиклассниц следили за порядком на скамьях для младших учеников и шли исповедоваться последними. Я была одной из шестерых в нашем классе, кого не удостоили этой чести.

Вверху благочестивый витражный ангел парил перед коленопреклоненной Святой Девой. Ангел, светловолосый, как Мэрилин Монро или моя мать, устремлялся в небо, у его ног курился густой белый дым, и мне вспомнилась телетрансляция запуска ракеты, от которой папа пришел в восторг.

«Вот съездим во Флориду и своими глазами все увидим», – пообещал он мне. Отец всегда много чего обещал. Он сломал мне жизнь.

Голоса исповедовавшихся долетали из-за занавеса.

– Да, но, святой отец, он сам все начал, вот что я пытаюсь вам сказать, – настаивал какой-то пацан. Стася Писек, сидя среди семиклассниц, оглядывалась назад и корчила рожи своей сестре Розалии. Норма Френч, державшаяся отдельно от остальных, явно забыла платок на голову. В ряду мантилий, шляпок с цветами и бархатных головных повязок она сидела, натянув на голову воротник ярко-красного свитера, застегнутый под подбородком. Рукава висели по бокам, как уши у бигля. Норма знаменовала собой мою единственную победу в Сент-Энтони, и я скривилась при виде столь жалкого отсутствия прогресса.

В исповедальне я перечислила отцу Дуптульски свои грехи – гордость, сквернословие и неуважение к матери, опустив нечестивые мысли и деяния, и повторила формулу покаяния.