Онлайн книга «Грех жаловаться»
А не спят… – Барин, тебе не боязно? – Не, – сказал. – Мне страшно. – И нам страшно... Лежали. Слушали шепоты леса. Глядели во тьму, глаза раздирая. – Барин, нас теперь убивать будут? – Будут. Если поймают. – За что, барин? Ответил: – Тебя гнетут, а ты гнетешь. Тебя унижают, и ты унижаешь. – Почему так? Подумал: – От страха от единого. Не ты, так тебя. Помолчали. Дружно подрожали в ознобе. Забормотал Воняло, тайну раскрывая: – Чтобы болота были – непроходимы. Заросли в лесах – непролазны. Стены непробойны. Башни неподступны. Подкопы неприметны… За болота уйду. Зарослями укроюсь. Стенами огорожусь. Башнями задвинусь. Подкопами сбегу в вечную непролазность... Тогда еще ничего. Жить можно. Поворочались. Повздыхали: – Нас возьмешь? Ответил: – Спите, ребята. Охотник добежит до источника... Сны сладкие. Видения легкие. Улыбки светлые. Как медом по губам мазнули... 13 Прочухались на рассвете, а над ними стоят. Кирюшка с мужиками. Авдотька на телеге. Да лошадь в пене. – Гоном гнали, – похвасталась Авдотька. – Лётом летели. Кобылу запалили и мужиков без счета. Кирюшка добавил с похвальбой: – У меня скоро. Как дам – семеро издохнут! – Семерых взять негде, – с земли сказал шут, подванивая неудержимо. – Нас трое всего. – А на троих и замаха жалко. Погнал пешими назад. Из буерака ползком на бугор. С бугра кувырком в овраг. Кирюшка развалился в барском возке, ноги выложив на оглобли, а мужики шагали рядом, чесали богатырские пятки. – Батюшка, – советовали, – ты бы разулся. Чесать способнее. А он – капризно и нараспев: – Вы покруче, покруче. Чтоб через сапог пробирало. Авдотька трусила сбоку, глядела на шута без жалости: – Говорила тебе: удави Кирюшку. Теперь он тебя удавит. Отвечал со смирением: – Старый дурак, Авдотька, глупее молодого... К Талице его подвозили на телеге. Воняло лежал на животе, отвернув вбок голову, ноги висели по одну сторону, руки по другую, сердце не трепыхалось на тонкой жилочке, а камнем лежало не на месте, отдельно. – Барин, ты жив? – спрашивали баловники, поспешая. Отвечал без звука: – Что лошаденка? И пар вон... По Талице шла суетня – мужики с бабами. Кто с ведром, кто с лопатой, кто с топором. Раствор замешивали в колодце, чтоб побольше было. Печь клали споро на полулицы. Лес сводили на дрова – ту печь топить. – Это чего? – грозно спросил Кирюшка и кулаки навесил. А они – с общим поклоном: – Это тебе, батюшка Киприан. От благодарных поселян да за непомерные заслуги. Чтобы лежать на теплых кирпичах во весь исполинский рост, ни в чем стеснения не иметь. Возле печи суетилась Авдотька, пришептывала торопливо: – И мне сложите. И мне! Лежаночку. Какую ни есть приступочку. Возле друга моего Кирюши. Мужики клали раствор и степенно советовали: – Батюшка, пореши Авдотьку. Будет уж ей блошиться. Кирюшка причесывался пятерней, охорашивался, отвечал томно: – Так уж и пореши... Она под барином была. Мне лестно. Скинули Вонялу на землю и пошагали квас пить. С кислинкой. Из барского погреба. На ржаной корочке. – Убили бы, – подумал без боязни. – Вот радость... Распластался давленой лягушкой. – Чего это – убили, – сказала Авдотька на отходе. – Мы тебя, изменника, царю выдадим. Мы тебя, умышленника, на лютые муки. Нам за это – подарочек. И поскакала за всеми квас разливать. Без нее никак... Травинка лезла в ноздрю. Пожухлый листик колол щеку. Возле самого его глаза надрывались суматошные мураши, волокли с натугой живую еще муху. Живая – она слаще. Сидели рядом баловники, повязанные накрепко, да малоумный старик Бывалыч. – Разъясни... – шепнул с земли. – Почему и за что? – Куда мне, – прикинулся тот. – На свету я дурак. Стемнеет – поговорим. Потерся щекой о траву, сказал слабо: – До темноты мне не быть... Бывалыч вздохнул, огляделся по сторонам: – Ты на мужиков не держи, – сказал. – Одичали. Выдурились. С пазов сошли. По лютости времен хоть за кого теперь, хоть на кого... Будут времена потише, они и помягчеют. – А будут? Помолчал. – Пока неизвестно. Знака нету. Баловники вскрикнули хором: – Барин! Обоз идет! Откель? Оттель! Откуль? Оттуль! Откедова? Оттедова!.. Задрожали дружно... 14 Втекал с просеки обоз – без конца длинен. Лошади тянули дружно, сытые и ухоженные. Возчики прикипели к облучкам. Гарцевали вокруг свирепые кромешники с метлами у пояса, щурились неласково на окрестности, губы задирали по-собачьи и клыки открывали. Казну везли – сотни возов – в лубяных коробах. Сундуки с одеждой. Бочки с провиантом. Посуду для царского стола. Перины с одеялами. Всякое разное, в пути пригодное. Возов было без счета, не на один час, а мужики стояли по деревне без шапок, кланялись в пояс. Потом закричали кромешники – сатанинское войско, защелкали плетьми, потеснили конями: все на колени бухнулись, лбы в землю уткнули. Выкатывалась крытая колымага, дом на колесах – лошади шестерней. Выплясывал на жеребце Схорони Концы, главный охранитель, глаз с колымаги не сводил. Внутри, на подушках, невидный со стороны, возлегал в одиночестве неистовый владыка, мрачен и свиреп, проборматывал и дико вскрикивал, как доругивался с врагом-переметчиком: – ...отступившему и поправшему, разорившему и осквернившему… Или мнишь, окаянный, что убережешься?.. Так нет уж, нет уж!! Волосы вылезли на голове. Волосы вылезли из бороды. Усы, ресницы с бровями: не по годам дряхл. |