— А наемники? — спросила она. — Вы знаете, кто их послал? Их схватили живыми или убили? Могут быть другие…
Я подняла руку.
— Не сейчас. Пожалуйста, позвольте мне отвлечься на заплесневелые пергаменты и высшую мудрость. Пожалуйста.
Все трое переглянулись, и Никандро сказал:
— Я покажу вам, что мы нашли.
Он указал на скамью рядом со своей и подвинул масляную лампу, освобождая мне место за столом.
Я села на скамью, и воспоминание пронзило мозг, как игла. В последний раз, когда я сидела здесь с отцом Никандро, он открыл мне, что меня держали в неведении относительно амулета и что мне судьбой предназначено узреть врата врага.
И я была уверена, что уже побывала в воротах врага, когда попала в плен к инвирнам и меня едва не подвергли пыткам анимаги. Но может быть, это не так. Может быть, худшее еще впереди.
— Вот это, — сказал он, указывая на лист пергамента, — «Богохульство Люцеро».
Я вздрогнула.
— Люцеро — это мое имя.
Он кивнул.
— Документ был предложен для канонизации как священный текст почти сто лет назад, но был отвергнут коллегией священников.
— Не просто отвергнут, — перебил отец Алентин. — Он был запрещен.
— Постойте. Сто лет? Это значит…
— Он был твоим предшественником, — сказал Алентин.
Люцеро. Был хранителем амулета до меня. Хотя он и жил сто лет назад, я вдруг почувствовала, что он ближе мне, чем кто-либо. Голос у меня задрожал, когда я спросила:
— Так почему документ был запрещен?
Химена сказала:
— Во-первых, из-за ужасающей формы. Он был записан неграмотным человеком, оригинал изобилует орфографическими и грамматическими ошибками. По мнению коллегии, Господь никогда не допустил бы, чтобы его святые слова так искажались.
Я посмотрела на пергамент. Рукопись полиняла от старости, но строки были ровные и четкие, буквы прекрасно написаны.
— Так, значит, это копия.
Никандро кивнул.
— Копия копии копии, в этом не приходится сомневаться. Оригинал навсегда утрачен. Никто не считал его достаточно важным, чтобы сохранить.
— И теперь вы считаете, что священники были неправы? Может быть, это не богохульство, а настоящий священный текст?
— Нет, — сказала Химена, в то время как Алентин сказал:
— Именно.
Они дружески переглянулись. Затем Химена вздохнула и сказала:
— Канонизация текста — непростое дело. Ей могут предшествовать века традиции. Веры. Нужно быть абсолютно уверенным, чтобы признать это настоящим словом божьим.
Алентин сказал:
— Но вы признаете такую возможность. У нас есть убедительное свидетельство.
— Я признаю такую возможность.
— Ага! — сказал он, будто одержал большую победу, и тут Химена, глядя на него, закатила глаза. Я никогда прежде не видела, чтобы она так демонстративно проявляла неуважение.
— Тогда скажите мне, — вмешалась я. — Почему вы думаете, что этот текст должен быть признан священным? О чем он?
Никандро прочистил горло.
— Мастер Люцеро был бедным крестьянским мальчиком. Он не умел ни читать, ни писать. В предисловии сказано, что он рассказывал свои видения другу, который под диктовку записывал их на овечьей шкуре. Этот друг, как оказалось, тоже не очень хорошо умел писать и читать. Рукопись, если это можно так назвать, была принесена в близлежащий монастырь, но историю так и не удалось подтвердить. Мальчик исчез. Монахи искали его много лет, но тщетно.
— И священники объявили это богохульством.
Теперь было ясно почему. Они сочли странным, что Бог мог говорить через кого-то настолько бедного, убогого и совершенно неграмотного. Но мне понравилась эта идея. Было приятно сознавать, что Бог, может быть, не считает несовершенство препятствием для выражения своей воли на земле.
— Получается, очень удобно, что он исчез, — проворчала Химена. — Не смог ответить на вопросы или предъявить монахам свой амулет.
Алентин наклонился вперед, глаза его заблестели.
— Но для хранителя амулета исчезнуть — это не странно. Например, триста лет назад другой мальчик испарился прямо из монастыря Альтапальмы, не закончив свою службу. Никто до сих пор не знает, что случилось.
Я представила себе, как они бежали: от ожиданий, от страха, от бесконечных мнений других людей, о том, как им лучше выполнить волю божью. А может быть, они погибали молодыми, внезапно и неожиданно, как, похоже, происходит с большинством хранителей. Я примирилась с этим, еще когда жила в пустыне — что я скорее всего умру молодой во славу божию.
Я сказала:
— Почему вы считаете, что послание этого мальчика стоит принимать всерьез?
— Люцеро многое знал, — сказал Никандро. — Знал вещи, недоступные простому неграмотному крестьянскому мальчишке. Не буду вдаваться в детали, но их было достаточно, чтобы заставить меня задуматься. И внимательно прочесть документ. А потом я нашел вот это. — Он пальцем указал мне в тексте нужный отрывок: — Ваше величество, прочтите это.
Я наклонилась вперед, дрожа от нетерпения, от предвкушения открытия.
— Врата, ведущие к жизни, узки и малы, и немногие отыщут их. — Я подняла глаза. — Тут ничего нового. Те же слова есть в Священной Книге.
— Читайте дальше, — сказала Химена.
— Лишь победитель пройдет через них и найдет зафиру, ибо неиссякаемый источник его власти поведет его. И вся сила этого мира войдет в него и по воле божьей обретет он жизнь вечную. Никто не сравнится с ним, враги его будут разбиты, тысячи подчинятся его воле.
Вся сила этого мира. Мой амулет приветственно дернулся от этих слов, посылая волны тепла вдоль позвоночника.
— Зафира, — сказала Химена.
— Точно как сказал инвирн, — добавил Алентин.
— Откуда необразованный мальчик мог знать это слово? — спросил Никандро, в его тихом голосе звучало благоговение. — Оно не употреблялось с тех пор, как первые люди пришли в этот мир. Оно даже старше древнего языка.
В глазах у меня потемнело, от ужаса, от восторга или истощения, оставшегося после того, как я исцелила Гектора. Я спросила:
— Что же это такое — зафира?
Алентин сказал:
— В «Божественном откровении» сказано, что волшебство струится по коже мира и что раз в четыре поколения Бог призывает победителя носить его метку и волшебством бороться с волшебством. — Мне нравилось, как ритмически звучал его голос каждый раз, когда он цитировал Священную Книгу. Этот голос переносил меня прямо в нашу пещеру в пустыне, где он давал мне уроки, сидя прямо на песке и выводя пальцем по пыли буквы.
