Книга Унция или Драгоценное Ничто, страница 61 – Андрей Морсин

– Ну, на сцене это выглядело, как часть спектакля. Ведь никто так ничего и не понял.

– Ха! Только представлю, как кланялся дирижёрскому пульту! – он хлопнул себя по коленям.

– А в других случаях я предусмотрительно исчезала, – напомнила Айода.

– И руку тебе подавать поэтому не разрешала?

– Ты бы сразу догадался.

– Слушай, Песнь, – Октавиан коснулся её плеча, наблюдая, как краски смыкаются следом за его пальцами. – Теперь, когда я знаю, что ты, ну… не человек, я же могу говорить, что думаю?

Айода удивлённо подняла брови:

– А раньше ты говорил что-то другое?

– Ну, раньше, – он поглядел в сторону, – я стеснялся сказать, какая ты красивая.

– Я это и так знаю.

– А откуда, ты же Песня?

– Я не могу быть некрасивой, ведь я похожа на ту, в чьей душе появилась.

Октавиан прижал ладонь к губам.

– Что? Так вот, почему ты мне так знакома! Тебя послала ко мне она?

Лучики в уголках губ радужно блеснули.

– И ты всё это время скрывала, что вы знакомы?

– А мы не знакомы.

– Но ты же сама сейчас сказала, что это она отправила тебя ко мне!

– Да, но мы не знакомились, – Айода вздохнула. – Я улетела сразу после рождения, у нас не было времени на знакомство.

– А как ты узнала, куда тебе лететь и что делать?

– Я и не знала, просто полетела и всё.

– Чудеса! – он потёр лоб. – А почему ту музыку, которую сочинял я, видно не было? Я что, её без сердца сочинял?

Айода рассмеялась:

– Я вот её хорошо помню – очень симпатичные живчики носились. Девочки на улыбку похожи, а мальчики – на смех. Но они у тебя были сиюминутные – появлялись, радовали слух и исчезали.

– Фу, а я боялся, что тот живоглот съел моих детей! – Октавиан вдруг перестал улыбаться. – Слушай, Песня, а ты так и будешь со мной ходить, или тебе надо будет возвращаться?

– Куда возвращаться?

– Туда, откуда ты прилетела.

– Это как твоя девочка-улыбка решит, – Айода посмотрела в небо. – Решит, что я тебе нужна, буду ходить. Скажет, пора обратно, отправлюсь обратно.

Он вздохнул:

– А ты не помнишь, как было в её сердце?

– Конечно, помню. Только я всё это уже спела.

– Значит, то озеро и лес, и амфитеатр – всё оттуда?

– Да.

– И тревожная нотка тоже?

Айода молча кивнула.

– Значит ей нужна помощь, – Октавиан окинул взглядом островок. – А я тут застрял, и нет никакой надежды выбраться!

– Почему же нет? – она отошла на несколько шагов, словно хотела, чтобы друг её лучше рассмотрел.

Но мальчик разглядывал доски, опутанные водорослями.

– Если даже я и поплыву на этом жалком подобие плота, – сказал, разговаривая с самим собой, – то тогда что буду есть и пить? А впрочем, какая разница, где умирать с голоду, под этой пальмой или… – он вдруг умолк, уставившись на Айоду, в глазах которой вился целый рой золотистых искр. – Слушай, а ты можешь что-нибудь спеть? – спросил с надеждой.

– Сейчас?

– Да, да, сейчас!

Айода запела, даже не взяв воздуха, и островок стал преображаться прямо на глазах. Порхая на своих чудесных крыльях, мелодия выводила в пространстве сияющие линии, которые тут же обретали форму и цвет, рассаживаясь вокруг одинокой пальмы пышными фруктовыми деревцами и стелясь коврами густой зелени. В прохладной тени ожил, зазвенел освежающий источник, и Октавиан бросился к нему и стал пить, жадно зачёрпывая воду. А напившись, поспешил к ветвям, свесившимся под тяжестью плодов, и принялся срывать персики и груши, наслаждаясь их душистой, сочной мякотью. А музыка лилась и лилась, обгоняя океанские волны и создавая всё новые и новые просторы. Но дальше он идти не стал, а бегом вернулся обратно под пальму.

– И как же я сразу не догадался, милая Песня! – воскликнул, сталкивая плотик на воду. – Мне же теперь и море по колено. Ты только звучи, когда я захочу есть и пить!

Иеронимус Ногус прошёл мимо стражника в шлеме со страусовым плюмажем и остановился перед дверью царских покоев. Дверь была роскошной, фигурного литья, поверх которого золотыми буквами высекли имя главной опекунши.

– Ну, наконец-то, ваше чародейство пожаловало, – Медина приподнялась на кушетке, и снежное колье заиграло на смуглой шее.

Поражённо осматриваясь, маг поспешил к ручке, унизанной драгоценностями:

– Ждал, ждал этой встречи, – целуя, краем глаза продолжал изучать гобелены и шпалеры на стенах.

– Вот, хочу, чтобы всё осталось по-прежнему, ещё когда сама здесь горбатилась, – Медина откинулась на подушках. – Это как долг забирать.

Ногус подошёл к мраморному пастушку со свирелью.

– Да здесь просто музей! – сунул нос в дудочку.

– И будет музей, пока не покажешь свой главный в жизни фокус, – она достала крохотное зеркальце.

Маг обошёл вокруг пастушка.

– А принцесса в экспозиции или в хранилище?

– Шутишь? – Медина поскребла коготком белоснежную эмаль резцов. – Её нет давно.

– А куда же она делась?

Красотка нахмурилась:

– Я про неё и думать забыла, странно, что ты вспомнил!

Ногус поднял глаза к потолку, расписанному райскими миниатюрами:

– Гм, надеюсь, все экспонаты в сохранности?

– Да, Карафа воображал, что поселился здесь навеки, потому ничего не закопал у себя на огороде. Правда, жил в подсобке, как настоящий борец, – она похлопала по кушетке, приглашая гостя сесть.

Иеронимус приблизился, не спуская взгляда с радужных игл в широком разрезе воротника:

– Не предполагал, что тебе это так легко удастся!

– Что «это»?

– Прибрать всё к рукам.

– Ой, какие вы все смешные! – Медина расхохоталась.

– Мы?

– Вы, вы, «художники». И что бы я без вас делала!

По щекам мужчины пошли пятна.

– Гм… увы, увы, – он принялся щипать усики. – Похоже, на остров возвращается забытый матриархат.

– Кто-кто?

– Не важно.

– Так чего ты приуныл? – с силой шлёпнула по кушетке.

Ногус оставил усики в покое, сел на краешек: