«Что до Г., то я думаю, не будет ли мой отъезд для него облегчением. Он с самого начала знает, что между нами нет ничего общего. Я никогда не могла привыкнуть к его коже, к его запаху. Ты теперь понимаешь, почему у нас нет общей спальни, а ведь это так удивляло тебя вначале?
Прошло два с половиной года, а у меня такое чувство, как будто я только вчера впервые встретила его на улице или в метро, и я вздрагиваю каждый раз, когда ему случается войти ко мне в спальню. К счастью, это бывает редко.
Между нами говоря, я думаю, что он приходит только потому, что хочет доставить мне удовольствие или считает это своим долгом.
Быть может, его мать велит ему это делать? Возможно. Я не знаю, как в таких случаях ведет себя твой муж, но что касается Г., то у него вид провинившегося ученика, которого в наказание за лень заставили переписать пять страниц. Ты меня понимаешь?
Я часто думала, таким ли он был и со своей первой женой? Очень возможно. Он, конечно, будет таким же с кем угодно. Видишь ли, для этих людей — я говорю о матери и сыне — весь мир заключается в них двоих, им больше никто не нужен.
Странно думать, что у этой старой дамы когда-то был муж. В доме о нем никогда не говорят. Кроме их самих, на свете для них существуют только те люди, чьи портреты висят на стенах, люди, которые умерли, но о которых говорят так, словно они в большей степени живые, чем все живые на земле.
Я не могу больше, Гертруда. Сейчас я поговорю с Г. Скажу ему, что мне необходимо подышать воздухом своей родины, и он поймет. Только вот не знаю, как он посмеет заговорить об этом со своею матерью…»
— Там еще много? — спросил Мегрэ.
— Семь страниц.
— Продолжайте переводить. Я к вам еще приду. Когда захотите есть или пить, позвоните в пивную «У дофины». Они вам принесут все, что вы закажете.
Из коридора он увидел, что в приемной с застекленной стенкой на одном из стульев, обитых зеленым бархатом, сидела мадам Серр. Она держалась прямо, сложив руки на коленях. Когда старуха заметила Мегрэ, она привстала, но Мегрэ прошел не задерживаясь.
— Улица Гей-Люссако, — сказал он шоферу. — Я покажу, где остановиться.
Большие деревья Люксембургского сада шумели под легким ветром, все стулья были заняты, мелькали светлые платья, в аллеях еще играли дети.
— Мэтр Орэн у себя? — спросил он консьержку.
— Вот уже больше месяца, как он, бедняжка, не выходит.
Как это Мегрэ вдруг вспомнил о нем? Вероятно, это был самый старый адвокат во всем Париже. Комиссар не знал, сколько ему лет, но на его памяти мэтр Орэн всегда был старым, почти немощным, что не мешало ему постоянно улыбаться и особенно весело, когда речь заходила о женщинах.
Он жил вместе со служанкой, почти такой же старой, как и он сам, в холостяцкой квартире, заваленной книгами и гравюрами, которые он коллекционировал: сюжеты большинства из этих гравюр были весьма игривыми.
Орэн сидел в кресле перед открытым окном; колени его, несмотря на жару, были укрыты одеялом.
— Ну, как дела, сынок? Каким ветром тебя сюда занесло? Я уже думал, что никто меня не помнит и все считают, что я давно уже на кладбище Пер-Лашез. Ну, так о чем же пойдет речь на этот раз?
Мегрэ немного покраснел, потому что и в самом деле редко бывал у адвоката бескорыстно.
— Я тут подумал, не знаете ли вы, случайно, некоего Серра, который, если не ошибаюсь, умер тридцать два или тридцать три года назад.
— Алэна Серра?
— Он был адвокатом.
— Значит, он самый.
— Что это был за человек?
— Я, вероятно, не имею права знать, почему ты о нем спрашиваешь?
— Из-за его сына.
— Никогда не видел этого мальчишку. Я знал, что он существует, но никогда его не встречал. Видите ли, Мегрэ, Алэн и я, мы принадлежали к веселой компании, для которой семья была отнюдь не главным в жизни. Нас всегда можно было встретить в клубе и за кулисами бульварных театров, и мы знали, как зовут по имени каждую танцовщицу. — Он добавил с игривой улыбкой: — Да и не только по имени!
— Вы не были знакомы с его женой?
— Должно быть, меня с ней знакомили. Она, кажется, жила где-то в Нейи? В течение нескольких лет мы совсем потеряли Алэна из виду. Он был не первым, с кем это случалось. Иные не успеют жениться, как уже сразу начинают смотреть на нас свысока. Я уж и не рассчитывал, что увижусь с ним. Потом, много времени спустя…
— Приблизительно через сколько времени?
— Не знаю. Через несколько лет. Постойте. Клуб уже переехал с улицы Фобур-Сент-Оноре на авеню Фош. Через десять лет? Через двенадцать? Во всяком случае, он к нам вернулся.
— Ну и что же дальше?
— Ничего. Он старался наверстать упущенное. Он долго жил с певичкой, которую звали… У нее еще был такой большой рот… Мы дали ей прозвище… Что-то пикантное… Не могу вспомнить.
— Он пил?
— Не больше других. Случалось, две-три бутылки шампанского…
— Что с ним было дальше?
— То, что в конце концов ожидает всех нас. Он умер.
— И это все?
— О продолжении, мой милый, надо спросить там, наверху. Это уж дело святого Петра, а не мое. А что там натворил его сын?
— Пока еще не знаю. Его жена исчезла.
— Он любит покутить?
— Нет. Как раз наоборот.
— Жюльетта! Принесите нам чего-нибудь.
Мегрэ пришлось посидеть еще четверть часа со стариком, который обязательно хотел найти среди своих гравюр набросок с той самой певички.
— Я не уверен, что она здесь похожа. Это сделал один очень талантливый парень однажды вечером, когда наша компания нагрянула к нему в мастерскую.
Девица была изображена голышом, она стояла на руках, лица ее не было видно, его закрыли волосы, спустившиеся до самого пола.
— Заходите ко мне почаще, милый Мегрэ. Если бы у вас было время разделить мой скромный завтрак…
В углу согревалась принесенная из погреба бутылка вина, и в квартире приятно пахло чем-то вкусным.
Руанской полиции так же не удалось разыскать Альфреда Унылого, как не удалось и гаврской. Вероятно, специалист по сейфам уже уехал из Руана. Может быть, он перебрался еще ближе к Парижу? Может быть, прочел объявление Эрнестины?
Мегрэ послал инспектора обследовать набережные.
— Откуда мне начинать?
— Как можно дальше вверх по течению.
Он позвонил жене, что не приедет к ужину.
— А ночевать будешь дома?
— Может быть, и нет. — Отвечая так, Мегрэ боялся, что, скорее всего, нет.
Он тоже знал, что взвалил на себя большую ответственность, ускорив события и приведя Гийома Серра на набережную Орфевр, прежде чем получил хоть какие-нибудь доказательства его виновности. Отступать теперь было поздно.
