Я перехватил кинжал к броску.
— Сядь! От тебя до преисподней, Эдмунд, — ровно полтора оборота клинка. Дернись, а? Я тебя очень прошу. — Он видел, как я обращаюсь с кинжалами, на дворцовых спектаклях.
Ублюдок сел, баюкая раненую руку. Повязка набухла от крови. Эдмунд плюнул в меня и промазал.
— Да я тебя…
— Ай-я-яй, — покачал головой я, помахивая кинжалом. — А приятственность?
Эдмунд зарычал, но тут же осекся, потому что в покой ворвался Кент. Дверь едва не слетела с петель. Меч старого рыцаря был обнажен, а два оруженосца, влетевшие следом, только тянули свои из ножен. Кент на ходу развернулся и звезданул одному в лоб рукоятью. Парнишка рухнул, напрочь расставшись с чувствами. Засим Кент повернулся в другую сторону и клинком плашмя сбил второго юнца с ног. Тот растянулся навзничь, и дух громко вылетел из него. Рыцарь отвел руку с мечом, чтобы пронзить ему сердце уже наверняка.
— Стой! — сказал я. — Не убивай его.
Кент стал и обвел глазами покой, оценивая положение в нем.
— Я слышал лязг клинка. Подумал, ублюдок тебя убивает.
— Отнюдь. Он принес мне сей прекрасно украшенный кинжал с драконьей головой в искупительную жертву.
— Неправда, — буркнул ублюдок.
— Так, значит, — рек Кент, внимательно разглядывая оружие, взятое на изготовку, — тогда ты убиваешь ублюдка?
— Лишь проверяю его балансировку, мой добрый рыцарь.
— А… Извини.
— Страху нет. Благодарю тебя. Если понадобишься — позову. И прихвати с собой этого бессознательного, будь добр? — Я посмотрел на второго оруженосца, который мелко трясся на полу. — Эдмунд, будь так любезен, вели своим рыцарям быть поучтивее с моим головорезом. Вот он уж точно — любимец короля.
— Оставьте его в покое, — проворчал ублюдок.
Кент с сознательным оруженосцем выволокли несознательного в сени и закрыли за собой дверь.
— Ты прав, Эдмунд, вся эта приятственность — песьи ятра. — Я подбросил кинжал и поймал его за рукоять. Эдмунд чуть дернулся, я опять подбросил клинок и поймал за лезвие. Воздел с подозреньем бровь. — Так о чем бишь мы? Как здорово тебе удался мой план?
— Эдгара заклеймили изменником. Отцовы рыцари охотятся за ним по сию пору. А лордом Глостера стану я.
— Да полно, Эдмунд, неужто с тебя хватит?
— Именно, — рек в ответ ублюдок.
— Именно — что именно? — Неужто он, даже словом не перемолвившись с Гонерильей, уже разинул пасть на земли Олбани? Вот теперь я был не уверен двойне — что же мне делать? Мой план сводился лишь к тому, чтоб спарить ублюдка с Гонерильей и тем подорвать королевство; только это и удерживало меня от того, чтобы метнуть кинжал точно в его кадык. Когда я вспоминал кровоточащие рубцы на спине у Харчка, рука моя напрягалась непроизвольно и сама хотела отправить клинок в полет. Но что же он замыслил?
— Трофеем может стать все королевство, — рек Эдмунд.
— Военным? — Откуда ему известно о войне? О моей войне?
— Вестимо, дурак. Каким же еще?
— Ебать мои чулки, — рек я. Кинжал вылетел из моей руки сам собой, а я выбежал из покоя, звякая бубенцами.
Подходя к башне, я услышал такую колобродицу, будто кто-то мучил лося в бурю. Испугавшись, что Эдмунд все ж подослал к Харчку наемного убийцу, я вошел к нам в светелку, пригнувшись и держа один метательный кинжал наготове.
Харчок лежал навзничь на одеяле, а сверху на нем, расправив подол белых одежд, скакала златовласая женщина — будто рвалась к финишу в заезде на недоумках. Я и раньше ее видел, но вот настолько во плоти — никогда. Парочка согласно выла в экстазе.
— Харчок, что ты делаешь?
— Лепота, — ответствовал подмастерье с широченной дурацкой лыбой во всю рожу.
— Она-то само виденье лепоты, но ты пистонишь призрака.
— Не… — Бесполденный великан приостановил ход своего поршня выспрь, приподнял барышню за талию и всмотрелся ей в лицо так, словно обнаружил у себя в постели блоху. — Призрак?
Она кивнула.
Харчок отшвырнул ее в сторону и с долгим душераздирающим воплем кинулся прямо в окно, разнося ставни в щепу. Вопль повисел недолго в воздухе и завершился плюхом.
Призрак-девица оправила юбки, откинула волосы с лица и ухмыльнулась.
— Во рву вода, — промолвила она. — Жить будет. А я, наверное, пойду на полувзводе.
— Ну да, тебе пора, но все равно очень любезно с твоей стороны, что нашла время трахнуть мальчонку с фаршем вместо мозгов. А то лишь цепями гремишь да зловеще предрекаешь окаянный страшный суд.
— Сам-то духоподъемно кувыркаться не готов? — И она подсмыкнула подол, словно собираясь заголиться.
— Отвянь, навье, мне еще долдона изо рва выуживать. Он плавать не умеет.
— Да и летать наверняка не любит.
Нет времени у меня тут с нею препираться. Я сунул кинжал в ножны на копчике, развернулся и кинулся было к дверям.
— Не твоя война, дурак, — рек призрак.
Я замер. Харчок непроворен почти во всем, так, может, и тонуть будет нерасторопно.
— У байстрюка, что ли, теперь своя война?
— Знамо дело. — И призрак кивнул, уже тая туманом.
— Лучший план у дурака
Знай висит на шансе, а
Вся надежда байстрюка
Явится из Франции.
— Ах ты, болтливая марь, суесловный ты высенец, испаренье злоречивое и ползучее — во имя всей истины на свете, говори наконец уже прямо. И без этих анафемских стишков!
Но призрак уже делся.
— Ты вообще кто? — заорал я опустевшей башне.
Явление четырнадцатое
На рожках крадучись
— Я трахнул призрака, — молвил Харчок — мокрый, голый и несчастный. Он сидел в прачечном котле, в подземелье Глостерского замка.
— Куда ж без окаянного призрака, — сказала портомойка, оттиравшая балбесову одежду, весьма измаранную пребыванием во рву. Чтобы вытащить этого дурня из вонючей жижи, я вынужден был призвать на помощь четверку людей Лира.
— Такому, вообще-то, нет оправданья, — сказал я. — У вас с трех сторон замка озеро, ров можно было вывести в него, и нечистоты со всей их вонью выносило бы течением. Готов спорить, настанет день, и они поймут, что стоячая вода ведет к заболеваниям. В ней враждебные духи заводятся.
— А ты многоречив для такого клопа, чтоб мне провалиться, — рекла портомойка.
— Одарен, — пояснил я, важно взмахнув Куканом. Я тоже был наг, если не считать колпака и Кукана: и мой наряд в спасательной операции весь покрылся коркой склизкой пакости.
