Онлайн книга «Милый Ханс, дорогой Пётр»
|
Но гости, шарахаясь от волка, падали, однако, всерьез и на ходу в панике безжалостно топтали друг друга. Уже целые толпы сталкивались в хаосе, шли слепо стенка на стенку, отчаяние выглядело правдоподобно. В давке слышались вопли, дамы, путаясь в платьях, ломали шпильки и сверкали, убегая, голыми пятками. В своей атаке на праздник волк успел побывать в объятиях пьяного, даже так. Хохоча над клыками, тот поставил зверя на задние лапы и безрассудно вел в танце. Мы с Валенсией видели это своими глазами, но не поверили, нет. Было и такое, что волк мчался прямо на нас, и Валенсия кричала во весь голос. Еще в толчее очки слетели у нее с лица, нас швыряло, как на корабле в качке. И опять она кричала, в меня вцепившись: – Ты! Ты втянул! Я не хотела! Вспомни! Я говорила! Знала, что будет ужас! Это ты! И вот этот волк не волк, или кто он там на самом деле, ускользает с поджатым хвостом. Пьяный все хохочет в одиночестве на весь зал, пока не душат рвотные спазмы. Но партнеры уже ищут друг друга и находят, пошли в танце. Еще слышны здесь и там проклятия со стенаниями, но они удачно вплетаются в переборы бандонеонов, обогащают звучание. У бара очередь, шампанское в самый раз. Зал-корабль отчаливает и опять поплыл после штормовой трепки. И веселье выживших еще веселей. Мы с Валенсией ищем очки, ходим, нагнувшись чуть не раком. Высматриваем на паркете. Ноги танцующих, ноги… Бесконечные па сводят с ума. Па да па. – Канитель, Какаду. О чем подумала, знаешь? – О волке, конечно. Был ли волк. – Не конкретен, Какаду. Я о хвосте. – Поджатом. – Теперь браво. Один волк забежал на территорию другого волка и поджал трусливо. Я доходчиво? – Вполне. Кто другой? – Чья территория. Я показал – чья. Подскочив, поднимаю высоко ногу, изображаю седого Попрыгунчика. – Ловишь на лету. – Обострилось все, Валенсия. Она вглядывается в меня, пальцем погрозила: – Не пугай. Со вздохом подбирает с паркета растоптанную уродливую оправу без стекол. Поскорей, стыдясь, убирает с глаз долой, прячет. Разоружившись, без очков, выглядит прежней, какой давно была, в незапамятные времена. Я не свожу с нее глаз. – Валенсия, здравствуй. Смущена, смотрит близоруко, мир уже другой. – Ха-ха. Это что же, новая жизнь теперь? – Старая, пардон. И улыбка к нам вернется. Она подмигивает: – У меня, гран пардон, запасные в номере, ты как думал? Мы стоим посреди зала, одни такие без движения. Пары кружатся вокруг, сменяя друг друга. И тут в танце подплывает к нам Булат, легок на помине. Он это, он, собственной персоной. Валенсия не теряет хладнокровия: – Булат-попрыгунчик, известный в кругах. – Танцевальных. – Ну, этих… определенных. – Ты откуда это? – Тебе не дано. Любопытный прежний нос, Какаду. Но седая голова у Элизабет на плече, в паре они Булатом, в чем все дело. И глаза партнерши прикрыты в блаженстве. Полушепот опять Валенсии: – Были мужем и женой. Что с лицом, Какаду? Пара поворачивается медленно, свой у нее ритм, от всех отдельный. И теперь Булат близко совсем со склоненной головой. И слезы блестят на глазах. Да, плачет он, рыдает, и плечи даже вздрагивают, поверить трудно. А прожектор из тьмы выхватывает руку Элизабет, не ту, которая на затылке седом, другую, от ласки свободную. Глаза прикрыты, а рука зрячая, сама с глазами, и пальцы в неустанной работе. Ощупывают карманы, поглаживая нежно. Но и внутрь проникают, в глубине шарят, даром, что ли, красивые, длинные. 6 Элизабет впереди в своей шубе, еле поспеваем за ней, за обшарпанным чемоданчиком на колесиках. Коридоры “Шератона”. Из одного в другой переходим. И вот шуба сворачивает, чтобы тут же накинуться на нас с воплем из-за угла: – Дорогие мои! Боже, как же я соскучилась! Вот вы, вот! Хорошие мои! Обнимает по очереди каждого и вместе, к себе прижимает страстно, от чувств всхлипывая, а мы растерялись, не понимаем. – Бедные! – Чего-чего мы? – Брошенные! – Ты нас, что ли? – А кто, кто? И даже Валенсия с лицом своим серьезным шубу в ответ гладит растроганно: – Так мы тоже с Какаду, тоже! Мы с ума вообще, пока тебя искали. По полной, считай, хлебнули! – Ха-ха, шампанского! “Здравствуйте” запоздалое со слезами. И Элизабет правда плачет. Так и стоим, сжатые, голова к голове, всё стоим неразлучно. А я, с лаской вразрез, свое: – А вот что мужик на груди у бабы как баба, это как? – Опять нос, Какаду! – кричит Валенсия. Элизабет с ответом тут как тут. У меня на языке, у нее на языке: – Это мужик понимает, что баба лучшее, что было в жизни. – Мужик прав, Элизабет. Она головой качает: – Не прав! И чемодан свой подкатывает: – Бери, галантный. Поехали. – А номер твой? Идем и идем. Где? – Мы не в номер. – А куда? Шуба без слов поворачивается и опять поплыла крейсерским ходом, занимая полкоридора. Еще и с Валенсией вдвоем теперь в обнимку. Встречные чемоданчики с трудом их объезжают. А из шубы этой извлекаются на ходу то йогурт, то опять йогурт, потом сыр в упаковке, и нарезки колбас – да хозяйка, видно, и сама забыла, что там в карманах у нее, поистине бездонных. Догадливый я: – Супермаркет по дороге? Оборачивается: – Вопрос опять, Какаду? – Ответ уже. Смотрим друг на друга, понимаем. Смеется: – Не обольщайся. Еще много чего узнаешь, любознательный. Все быстрее с Валенсией они по коридору, обнявшись. Сыром йогурты заедают. И вижу, как одна другой подножку, украдкой. Валенсия на четвереньках уже, недоумевает: – Ты чего? – А чего? – Да ты ногу мне… Сдурела! – Сама, сама. – Сама себе, что ли? И опять по коридору. Бегут уже, припрыгивают. Догоняю и, разъединив, хватаю за загривки обеих, потому что ведь уже и твердость нужна, пора. И вот держу крепко, и справа лицо, и слева лицо, простые женщины, не первой молодости. – Какаду, ты властелин наш, вот ты кто! |