Онлайн книга «Милый Ханс, дорогой Пётр»
|
– Узнаёте? – Разве забудешь? Ты! Ты! Вернулся! Стреножил, а получилось наоборот – пришпорил, и чуть не галопом несут уже меня в безумном каком-то восторге. И распевают наперебой куплет на двоих: – Тангеры мы, тангеры, мы всегда молодые! Какаду, молодые? – Вы моложе еще! Клянусь! Хохот: – Помним клятвы твои! Сам все затеял, а теперь душа в пятки, что мы такие! Возражать бессмысленно, и я кричу: – Я, я! Да, я это! Затеял! 7 И вот Элизабет резко притормаживает у какой-то двери, долго роется в карманах. Что еще она оттуда? А пока допевает куплет: – Ты просто понял, что старый и не хватит на нас сил, так ведь, Какаду? – На двоих, – подмигивает Валенсия. Тут уж захохотал я: – Это мы посмотрим! Наконец Элизабет находит, что искала, и демонстрирует пластиковую карточку-ключ: – Он рыдает, что был мудак. Но мудак он не тогда, а вот сейчас, когда распустил сопли. Потому что ты забираешь ключ от его магазина. И ты побеждаешь жадность, которую он сам не в силах преодолеть. То есть ты даже помогаешь человеку справиться с пороком, разве нет, Какаду? Пока Элизабет с удовольствием разглагольствует, рука ее остается по обыкновению проворной. Карточка-ключ открывает нам путь в офис, и тангеры, не дожидаясь, устремляются нетерпеливо внутрь, и я уже в одиночестве следую за ними по пятам в другой офис, и там тоже никого, и даже потом прохожу насквозь еще в третий, пока не оказываюсь в салоне-магазине, где так же пусто и свет пригашен. Костюмы для танцев вывешены бесконечными рядами, на полках сияет лакированная обувь. Пройдя этот хитрый и явно запретный путь, остаюсь и впрямь один, а спутниц моих и след простыл. Только костюмы с платьями подозрительно шевелятся здесь и там как живые. И голоса уже, голоса: “Смотри, нет, ты смотри! Какое! А это? Вот это!” И Элизабет, Валенсия, и опять Элизабет… То профиль мелькнет за манекеном, то нога в ослепительной туфле блеснет. Порознь мы, а все равно вместе. И голос властно зовет: – Какаду, ты где там? Ну-ка! Сюда! Валенсия спиной ко мне в проходе в трусах. Продела сверху руки, а вниз платье никак, в плену застряла. – Запропастился! Помогай! – командует. Платье узкое, а влезть охота очень, по отчаянным попыткам судя. Шепчет в лихорадке: “Влезу! Надо! Давай!” Включаюсь, и бюст кое-как преодолеваем, но дальше хуже, проблема уже с задом. И так мы, и сяк, а никак. И еще она недовольна: – Не рви, ты чего, я рвать просила? Тяни! Опять пробуем. Оборачивается, требует: – Трусы снимай, ну? С меня трусы, с меня, оглох? Давай! Подчиняюсь. Трусы падают на пол, и непреодолимый зад вспыхивает белизной, и даже глаза манекена зажигаются. – Эй, ты там застыл чего? Не видел, что ли? – Давно. Ягодицы подрагивают у меня на ладонях как живые. – Забудь. Тяни. Влезла. Нежная такая сзади, а обернулась, и лицо суровое, будто не ее, и губы жестко сжаты. – Я должна, Какаду. Я буду танцевать. Буду. Полуголая Элизабет тут же вламывается в закуток с горящим взглядом, хватает Валенсию, увлекая за собой: – А я себе такое! Давай! Я выбрала! Упадешь! Мне объясняет: – Мы платья себе на сцену, потом вернем! – Да потом сами подарят! – не сомневается Валенсия. Еще раз-другой они являются передо мной в безумии и столь же стремительно исчезают. Невидимо где-то стучат по полу голые пятки, костюмы с платьями вздымаются здесь и там. Волны гуляют по магазину, как при шторме. И вот предстают неотразимо в своих нарядах. Молодые, полные сил и желаний смелых самых. А ноги, само собой, выделывают па, синхронно туфли сверкают. Я припадаю на колено, руки раскидываю в перстнях, давно не было. И они в радости от моей радости: – О, что это? Это что-то вообще невиданное! Что это и кто это? Сладострастный старикашка, он кто? – Не старикашка он! Повелитель наш! Мы на все, повелитель, на все готовы! – Да он мустанг, мустанг! Затопчет! Ой, мустанг, не надо! А грива, смотри какая! А я все с распростертыми руками перед ними, не дрогнув. 8 Это так необычно, что они вдруг обычные. Что, кажется, мы даже незнакомы, и я робею, когда обнимаю их. Никакие не тангеры лихие – женщины две с усталыми лицами, в непарадных юбках да блузках, от пота мокрых. Смущаются, что немолодые, а больше еще от прикосновений моих, будто прохожий подошел и тискает. Об этом и речь: – Какаду, мы не можем. Мы стесняемся, имеем право. – Почему это? – Потому что “Я и две моих тетки!” – смех вообще и грех. И ты нас сам стесняешься. – Ерунда какая. – Да мы перед тобой будто голые, не ерунда. Какаду, а очень мы неуклюжие? В общем, после веселья как похмелье горькое. Передо мной они какие есть. У меня один ответ: – Болео! Болео супер! Свободная нога Элизабет колеблется вдоль пола. И нога Валенсии то же самое, только на высоте. – Выше! Супер, сказал! – Изволь, милый! – Не вижу! – Убери нервы, Какаду! – Принято. Барридос! – не унимаюсь. И сдвигаю по очереди мокасином их каблучки, это знак. Да просто сбиваю нетерпеливо – не я, нога моя. – Грубишь! Сердятся, вращаясь одна за другой, как заведенные. Нет, остановились и за свое опять: – Какаду, мы правда ведь незнакомы. Если столько лет не виделись. – Знакомиться не обязательно, вы танцевать приехали. – Тоже считаем. Во вред даже. Тем более прошлым знакомством по горло сыты, извини. Лучше не вспоминать. – А то, не дай бог, забудем, зачем приехали! Наперебой они. Только заткнуть скорей, продыху не дать: – Хиро! Послушно обходят меня кругами, как пони, а куда деться, и я кручусь волчком, моя теперь очередь. Втроем в репетиционной. И до упаду. На ногах уже не стоим, на которых танцуем. А гармошки всё наяривают, подгоняют. Из компьютера бандонеоны, но здесь будто оркестр, в углу вон том или в этом, или, может, за спиной, только невидимый. А за окнами ни огонька, тьма кромешная. – Так всю ночь и будем? – Будем. Барридос! Тут сбой. Жизнь вторгается. |