Онлайн книга «Все имена птиц. Хроники неизвестных времен»
|
– Заперто… – бормочет она. Она делает еще несколько попыток, и наконец один из шкафов со скрипом распахивается. – «История российского балета», – читает она вслух, – «Энциклопедия моды»; «Четки» Ахматовой – между прочим, Додик, первоиздание… я надела узкую юбку, чтоб казаться еще стройней… «Как избавиться от целлюлита»… ну правильно. «Раздельное питание», «Ева всегда молода», «Камасутра»… – Ага, вот эту открой, – говорит Августа, заглядывая из-за Ленкиного плеча. – «При выборе невесты отвергай ту, которая сморкается, плачет или с громким хохотом выбегает за дверь», – Ленка недоуменно пожимает плечами, – это что-то не то. «И еще ту, в имени которой есть буква „эль“». У тебя есть в имени буква «эль», Августа? – Дальше, дальше посмотри… Входит Генриетта, ухватив обеими руками мрачный пожилой чайник с горбатым семитским носом. – Чайку, – нежно говорит она. – Да, – кивает Добролюбов, – да, пожалуйста. Он рассеянно поправляет локон и не сводит глаз с Генриетты. – Варенья? – шепчет Генриетта. – Положить варенья? – О да… – Я не могу кормить свой организм вот этим, – бормочет Августа, – он протестует. – Мы сейчас уходим… Додик! Додик машинально глотает варенье, не отводя взгляда от Генриетты, и ее лицо заливает нежный оттенок флердоранжа. – Уходите. Генриетта поворачивает голову к Ленке, кожа на шее у нее натягивается… Она делает резкий выпад корпусом, точно хочет столкнуть Ленку со стула. Ленка с грохотом выбирается из-за стола. – Генриетта Давыдовна, – говорит она, – так мы… Генриетта тоже вскакивает и медленно надвигается на Ленку, вытесняя ее во тьму коридора. Августа следует за ними, поминутно оглядываясь. Поэт Добролюбов режет торт. – Все… – Генриетта дрожащей рукой откидывает цепочку засова, – прошу! – Генриетта Давыдовна, – Ленка всем телом наваливается на дверь, не давая ей распахнуться, – вы же обещали… – Дорогая, – доносится из комнаты голос поэта Добролюбова, – ты скоро? – Что я обещала? – Боря… Гершензон… – Потом… – Нет, – говорит Ленка, и в голосе ее звучит металл, – сейчас. Иначе я не сойду с этого места. – Пусенька, – доносится из комнаты тоскующий зов поэта Добролюбова. – Ладно! – говорит Генриетта. – Ладно. Она подскакивает к черному эбонитовому телефону, водруженному тут же, в коридоре, на тумбочку, напоминающую надгробье, и, заслонившись от Ленки всем телом, набирает номер. В ватной тишине коридора отчетливо слышны три гудка. – Все, – говорит Генриетта, – можете идти. – Душа моя, ты скоро? – Но вы же ничего не сказали! – кричит Ленка. – Я сказала все, что надо. Он вам откроет. Он вас примет. Ленка, обреченно вздыхая, высвобождает дверь. Сзади на нее напирает Августа, на которую, в свою очередь, напирает, скрипя суставами, Генриетта Мулярчик. Туманное зеркало над телефоном на миг отражает череду коридоров, и там, из глубины, выплывает мерцающая фигура – юная красавица с лицом нежным и светящимся изнутри, точно китайская фарфоровая чашка, со спиной, стройной, точно буква «алеф», волосы ее как туман, глаза – как осенняя вода… Они выскакивают из подъезда. Ленка жадно хватает ртом сырой воздух. – Она его опоила, – наконец говорит Августа. – Чем? – Приворотным зельем. – Брось, он ни глотка не успел сделать. – Ну тогда обкадила этой штукой. Торчала там посреди стола, как этот… Тайное восточное средство… – Нет, – говорит Ленка, – не в этом дело… Все дело в том зеркале. Ты видела? – Кое-что мне показалось. Августа трет ладонями виски. – Во-во… – Неужели, – наконец произносит Августа, – там была она? В молодости? – Не думаю, – рассудительно отвечает Ленка, – в молодости она была точь-в-точь как сейчас, только моложе… Ты знаешь, – она качает головой, – скорее всего, именно такой ее и увидел поэт Добролюбов. Вот так он ее и увидел… – Это же нечестно! – Трудно поступить нечестно по отношению к поэту Добролюбову. А потом… какая разница – объективная реальность или субъективная реальность? – Ну, знаешь… Это уже шизофрения. – Нет, – говорит Ленка, – всего лишь метафизика. * * * – Лампочки в подъезде нет, – бормочет Августа, – почему лампочки в подъезде нет? – А ты хочешь, чтобы мы ввалились к мистику и аскету в сиянии электрического ореола? Так не бывает… Тайна должна твориться во мраке. – Я знаю, что творится во мраке. Срет по углам кто ни попадя. Это же клоака какая-то… понюхай только… – Не хочу. – Почему, ну почему мистик должен жить на шестом этаже без лифта? – Так ближе к небу. – С лифтом было бы еще ближе… – Это его дверь? – Да тут вроде другой нет. Августа водит по двери руками, ощупывая ее. – Таблички нет, – говорит она наконец, – краска облазит. Зашкурковали плохо. – Не твоя проблема – ты не на кладбище… Ага, вот звонок. Ленка отчаянно наваливается на звонок, но изнутри не слышно ни одного звука. – Нажми сильнее, – говорит Августа. – Жму. Не работает. Дверь распахивается неожиданно, словно человек все это время стоял за ней. – Проходите, – говорит он сухим, точно наждачная бумага, шепотом. В прихожей – если это вообще прихожая – совершенно темно, сам хозяин маячит на неопределенном расстоянии трудноразличимым тусклым силуэтом. – Почему такая темень? – Августа еле шепчет, но хозяин услышал. – Я не выношу света, – теперь голос у него высокий, дребезжащий, – свет разрушает материю… – Чего? – Сетчатка, – шепотом сказал хозяин, – моя сетчатка. – А-а, – глубокомысленно тянет Ленка, – ясно. – Что тебе ясно? – Он не выносит света… – Мы от Генриетты. – Августа произносит это многозначительно, точно пароль. – Знаю. Она мне сказала. – Как это – сказала? – оторопела Августа. – По телефону. Она же мне позвонила. |