Онлайн книга «Легионы просят огня»
Для начала надо извлечь нож. Я берусь за рукоять. Пальцы скользят. Шнур, которым перемотана рукоять, от грязи почти черный. Я сжимаю пальцы. Раз, два, три. Давай! Нож выскакивает из раны. Остается у меня в руке. Кровь темная. Она тонкой струйкой, лениво, стекает по голому торсу Виктора. Несколько мгновений я смотрю на нож, покрытый кровью, затем бросаю его на землю. — Снимите его. Веревки обрезают, Виктора кладут на землю. Какой он все-таки огромный. — Отойдите все, — говорю я хрипло. Тит Волтумий медлит, внимательно глядя на меня, затем кивками велит «мулам» повиноваться. Мы остаемся наедине — я и мертвый легионер, спасший мне жизнь. Пьяница и нарушитель дисциплины. Храбрец и громогласный смутьян. — Что, Виктор, не пригодилась тебе пенсия? В горле — комок. Я сглатываю. Надеюсь, хоть золотой аурей тебе пригодился, солдат… Я кладу руку на плечо Виктора. Оно еще теплое. Отнимаю ладонь и нащупываю у себя на шее шнурок. Вытягиваю фигурку… Я поклялся больше не возвращать мертвых. Я солгал. Взять ее с первого раза не удается — пальцы скользкие от крови. Наконец, я зажимаю Воробья в ладони. Выдыхаю. Надо собраться. Держаться, легат! Держаться. Твой солдат ждет. Как тихо вокруг. Я слышу шевеление вереска, шорох песка, сдуваемого ветром… потрескивание влажных иголок. Вернись. Я — приказываю. Ледяная молния пронзает меня с макушки до пяток и уходит в землю. От внезапной слабости я едва не теряю сознание, перед глазами мелькают черные точки. Подступает тошнота. У меня внутри все выжжено ледяным огнем. — Виктор, слышишь меня? — хриплю, словно от горла ничего не осталось. Тело Виктора дергается… раз, другой. Ну же! Я почти вижу, как душа возвращается обратно… Воробей взмахивает крыльями… Вспышка, разряд молнии — прямо сквозь мое тело. Волосы на затылке становятся дыбом. Раньше такого не было. Проклятье! Я моргаю. Словно с той стороны потянулась рука и в последний момент выдернула душу Виктора у меня из ладони. На миг я увидел людей в белых одеждах, стоящих у металлических сооружений… в каком-то храме? Каменный свод, холодный свет. Что-то вроде египетского символа солнца, только на красной вексилле. Затем все исчезло. Тишина. Какая здесь тишина. Мертвый Виктор остается мертвым. Ничего не вышло. Воробей впервые подвел меня. Я поднимаюсь на ноги. Меня качает. Словно вокруг — штормовое море. — Встать, — приказываю я. — Встать, солдат! Слышишь?! — Легат! — кричит Тит Волтумий. — Надо уходить… Легат! Два месяца назад. Рим, Палатинский холм, дом семьи Деметриев Вонь разложения смешивается с сильным ароматом роз. Замотанное в саван тело белеет, плывет в утренней полутьме атриума. Я не хочу его видеть, но я должен… В атриуме слышен гул голосов — это собираются клиенты и друзья дома. Рабы выносят каждому воду и вино. Посетители по очереди подходят и заглядывают в мертвое лицо того, кто был моим братом, что-то говорят. Прощаются. Сейчас мне придется с каждым поздороваться, каждого поблагодарить за то, что пришел. За то, что выносит этот жуткий аромат разлагающихся роз. Один из гостей подходит ко мне. — Сенатор, — начинает он. Высокого роста, крепкий. Небритый подбородок, обтрепанная, застиранная одежда. Легионер из бывших. Я киваю. Тарквиний, мой старый раб и воспитатель, кряхтя и ворча, проводит его за толстую красную занавесь — в мой кабинет, таблиний. У стены — отделанный бронзой ящик для деловых бумаг. И для денег. Сквозь квадратное окно, ведущее в перистиль, падает неяркий свет. В кабинете царит красноватая полутьма. Уютно. Тарквиний выходит, шаркая. Мы остаемся наедине. Я поворачиваюсь к бывшему легионеру. — Кто вы? — Тулий Сцева, — говорит он. Кулак ударяет в грудь и взлетает вверх и вправо. Салют легионера. — Вольно, — говорю я. — Что привело вас сюда, гражданин? Он моргает, опускает руку. Да, теперь он уже не воин, он гражданский. Надо бы побыстрее разобраться с ним, у меня еще куча дел. Похороны — это еще та проблема. — Я служил с вашим братом в Паннонии, — он поднимает голову. — Пятый Македонский, первая центурия… я был оптионом. — Спасибо, что пришли отдать дань уважения моему брату… — начинаю я. — Сенатор, — говорит он. — Я не за этим пришел… вернее, за этим, конечно. Но не только. Молчание. — У меня семья, — говорит солдат. — Очень рад, но… — Сын, ему девять. Две дочери, двенадцать и четырнадцать. Их нужно кормить. Им нужно приданое. Логично, ничего не скажешь. Аристотель бы не сказал лучше… о, Дит подземный! Вот он о чем. — Ваш брат был хорошим командиром, — продолжает легионер. — Солдаты его любили. Он достоин того, чтобы ему… чтобы его память почтили — по-настоящему. Понимаете, сенатор? По-настоящему. Снова молчание. Я смотрю на бывшего легионера, стоящего посреди таблиния. Намек ясен, куда яснее. Ветеран заканчивает жизнь самоубийством на погребальном костре, не в силах пережить разлуку с любимым военачальником. Что ж… так делали легионеры Цезаря, так делали даже солдаты Мамурры… И если в искренность солдат Цезаря я верю, то жертвы за Сапера вызывают определенное сомнение. Интересно, сколько наследникам последнего пришлось заплатить вдовам самоубийц? Но это было — впечатляюще. Ничего не скажешь. Разве мой брат не достоин подобного? Мой умный старший брат. Мой мертвый старший брат. Я могу обеспечить семью Тулия. Вдова получит столько, что хватит вырастить сына и выдать дочерей замуж — с неплохим приданым. Пусть даже это будет купленная жертва, не настоящая… Зато я увижу лица друзей и врагов брата, они будут впечатлены. Разве мой брат не достоин?! И тут я возвращаюсь на землю. — Вы италик, Тулий Сцева? Солдат смешался. — Да, я родом из Самнии. Но… какое это имеет значение? Кажется, я начинаю понимать. |