Книга Истинные (не) изменяют в марте, страница 120 – Мария Самтенко

– Ну, господин Натаниэль? Зачем вы в это полезли?

– Этика, – спокойно пожимает плечами Нат. – Мне нужно было, чтобы все видели судью и Анонима одновременно. Чтобы пресечь сплетни. Вам понравилось целовать моего брата?

Понравилось?

Я вспоминаю, как целовала жертву некромантии. Нет, даже не жертву некромантии, а статую из гранита.

Прохладные губы. Распахнутые в немом изумлении глаза напротив моих. Разжавшиеся пальцы.

– Безумно, – отвечаю я, и это чистая правда. – Но, знаете, этот поцелуй – не в счет. Можете так ему и передать.

Дело вообще не в том, понравилось мне или нет. Мои чувства тут ни при чем. Просто я поцеловала судью, а он мне не ответил. Не успел или не захотел?

Не хочу выяснять. Довыяснялась уже… с одним. Любителем блондинок за час до свадьбы.

Из этой же, кстати, славной семейки.

– Госпожа Марианна, я ничего ему не скажу, – серьезно качает головой Натаниэль Аурус. – Такие вещи лучше обсуждать вдвоем, без третьих лиц.

«Без третьих лиц».

– Вы тоже юрист? – я хватаюсь за эту мысль, чтобы перевести тему. И не думать о том, что я, может, хотела бы, чтобы судья тогда вцепился в мои плечи и не отпустил в погоню за маской.

– Не совсем, – улыбается Натаниэль. – Я много лет жил в столице и занимался частным сыском. Это было еще до трагедии с братом.

Он, очевидно, имеет в виду отца Реналя. Миг – и в голосе Ната звучат минорные нотки. Смерть брата все еще причиняет ему боль? Может, из-за этого он оставил сыск, переехал в глушь и уже пять с лишним лет считается за затворника?

– А что с ним случилось? Я слышала от Реналя про то, что его отец был прокурором, но без подробностей…

– Давайте не будем, это невеселая тема, – снова улыбается Нат, и, кажется, теперь уже он хватается за первую попавшуюся мысль. – Вы узнали все, что хотели?

– Ну, меня смущает разве что почерк. Или он просил писать вас?

А, ну еще платьишки. Это точно было баловство. Зачем мне столько?

Натаниэль Аурус смеется:

– А вы никогда не видели, как Гейден пишет левой рукой?

– Правда? А он умеет?

– С детства. Мы оба тренировались так писать, когда мечтали стать сыщиками.

В голове вспыхивает фраза из прочитанной книги, из прошлой жизни: «все почерки левой руки похожи». И я улыбаюсь.

– У вас красивая улыбка, Марианна. С вашего позволения, я снова надену амулет.

Господин Натаниэль кивает мне, возвращает амулет на шею и снова направляется в дом мэра.

Я остаюсь на улице. Перед танцем мне удалось поймать господина Летификуса, и он сказал, что сходит за повозкой, потом отправится по делам и вернется за мной через час. Сколько времени уже прошло? Полчаса? Минут сорок?

Так или иначе, обратно в дом решаю не заходить. Стою у ворот, считая минуты в надежде, что смогу уехать до того, как судья решит прогуляться.

И дожидаюсь… Реналя!

Не помню, видела ли я его среди танцующих. Но сейчас он выходит из дома мэра с таким видом, как будто из своего собственного.

– Дорогой, на два слова, – нежно говорю я, и у бывшего жениха от моего тона дергается веко.

Чайник, что ли, вспоминает? Вместе с песочком из использованного кошачьего лотка?

Все же Реналь берет себя в руки и подходит ко мне:

– Не припомню, чтобы у нас с тобой были дела.

– Сейчас будут, – обещаю я.

И в этот чудесный момент на нас, конечно же, выносит судью! Гейден Аурус выходит из дома примерно с тем же видом, как на процесс. И от этой хмурой сдержанности в его глазах становится не по себе.