Книга Соленый ветер Ле Баркарес, страница 17 – Мила Дуглас

И тут оно. Не волна. Память. Острая, как нож.

Больничная палата. Тишина, нарушаемая только мерными стонами соседей по болезни. Мама. Тонкая, как тень. Глаза закрыты. Дыхание – редкое, поверхностное. Я держу ее руку. Ту самую, сухую, как наждачка. Врач тихо, у двери, почти шепотом: «Это всё. Потихоньку прощайтесь.» Ощущение, будто воздух выкачали из комнаты. Удушье. Я задыхаюсь, но не могу шуметь, не могу потревожить ее последние минуты. Она открыла глаза. Последний раз. Взгляд – туманный, уже не узнающий. Шевельнула губами. Одно слово. Еле слышное.

– Господи…

И выдох. Последний. Рука в моей обмякла. Навсегда. УДУШЬЕ. Абсолютное. Мир рухнул. Опоры нет. Воздуха нет. Только ледяная пустота и невыносимое давление в груди.

Вода у моих икр! Холодный мокрый песок под ногами! И это же УДУШЬЕ. Резкое, всепоглощающее. Воздух не поступает. Сердце колотится, как бешеное, пытаясь вырваться. Глаза темнеют. Синева воды превращается в темно-зеленый мрак детского кошмара и в черную дыру недавних похорон.

– Не надо! – хриплый вопль, больше похожий на мычание, вырвался сам. Я отпрыгнула назад, как ошпаренная, спотыкаясь, падая на колени на мокрый песок. Слезы хлынули ручьем, смешанные с соленой водой на губах. Я била кулаками по песку, задыхаясь, захлебываясь рыданиями. Истерика. Позор на фоне этой идиллической утренней зари.

Этьен вышел из воды. Медленно. Капли стекали по его сильным ногам. Он подошел, остановился в шаге. Не помог подняться. Не присел рядом. Смотрел сверху вниз. Его лицо было не каменным, как обычно. Оно было… напряженным. Сжатые челюсти. Глубокие складки у рта. В глазах – не сочувствие. Раздражение. Глубокое, почти яростное.

Стиснув зубы, он процедил сдавленным голосом, как будто сдерживая что-то гораздо большее:

– Я же говорил! Дыши. Не задерживай дыхание. Ты сама не хочешь! Зачем тогда согласилась?!

Его слова, как удар. Они не успокоили, а добили. Я подняла на него заплаканное, искаженное страданием лицо.

Сквозь рыдания, срывающимся, полным боли и отчаяния криком я ответила ему:

– Я ХОЧУ! Понимаете?! ХОЧУ! Но не могу! Вы не понимаете! Вы никогда не поймете, что это!

Я указала дрожащей рукой на море, на свою грудь.

– Здесь! Оно здесь! Всегда!

Он замер. Его взгляд скользнул по моей дрожащей фигуре, по лицу, залитому слезами, по кулакам, сжатым от бессилия. Что-то промелькнуло в его глазах. Что-то темное, знакомое. Но вместо понимания – отвергнуть, не показать суть. Он резко повернулся к Манки.

Раздраженно и отрывисто Этьен выдавил из себя:

– Понимаю – слабость. Манки, пошли!

Его слова повисли в воздухе, холодные и окончательные. Манки встал, бросил на меня один-единственный взгляд. Не осуждающий. Сочувствующий. Глубокий, умный, полный немой печали. Потом он развернулся и побежал за хозяином, который шел к дому, не оглядываясь, оставляя меня одну на мокром песке с моим разбитым миром и клеймом «слабости».

День прошел в тумане слез и опустошенности. Соленый привкус поражения стоял на губах, смешиваясь с горечью рыданий. Казалось, всё тело до костей пропиталось холодом этого утра. Я сидела у окна, уставившись в море, которое снова стало врагом. Блокнот с углем лежал рядом – символ поражения. Вдруг заметила у входной двери сверток. Не почта. Не посылка. Просто шершавый холщовый мешок. Он пах пылью и… чем-то новым, незнакомым в этом доме – возможно, надеждой. Внутри – коробка с качественными масляными красками, тюбики акрила, набор кистей, небольшой, но крепкий мольберт и папка плотной бумаги. Ни записки. Никакого объяснения. Просто… инструменты. Не утешение. Не извинение. Инструменты.