Книга Соленый ветер Ле Баркарес, страница 18 – Мила Дуглас

Потом нашла. Маленький клочок бумаги, который он просунул в щель моей двери. Знакомый резкий, угловатый почерк:

«Рисуй. Не море. Что-нибудь еще. Этьен»

Ни «сожалею». Ни «прости». Просто «Рисуй». Жизнеутверждающий пинок? Я не знала. Но краски пахли надеждой и возможностью. Я открыла коробку, потрогала прохладные металлические тюбики, ощутила твердый, надежный вес мольберта. Это было… заботой. Странной, угловатой, но заботой. Он видел мой блокнот. Видел мои угольные кошмары. И дал альтернативу.

Вечером, собрав остатки смелости, я открыла ноутбук на кухне. Клип для Worakls и дедлайны сгорают. Светящиеся рыбы, переливы воды, игра света. Я работала над ним с новой яростью. Он вошел, чтобы налить воды. Замер у стола, глядя на экран.

Я решила пояснить над чем работаю:

– Это… для фестиваля. Для ди-джея Worakls. Клип.

Он молча смотрел. Минуту. Две. Потом кивнул, коротко.

Этьен произнес:

– Ты талантливая.

Он поставил стакан.

– Но вы, художники… все не от мира сего.

Голос был не резким, а… констатирующим. С легкой усталой усмешкой где-то внутри.

Я удивлённо обернулась, посмотрела ему в глаза, пытаясь прочесть:

– Вы считаете меня сумасшедшей? Из-за…

Я кивнула в сторону моря.

Он не ответил сразу. Взял стакан, сделал глоток. Взгляд скользнул по мне, по экрану с танцующими светящимися рыбами, в окно, на темнеющее море.

– Вино. На террасе. Если не боишься вечернего морского бриза.

Не дожидаясь ответа, он вышел через стеклянные двери.

Я замерла. Это искупление за утро? Или просто новый способ заткнуть мне рот?

Потом закрыла ноутбук и последовала. Он уже сидел в одном из плетеных кресел, два полных бокала красного вина стояли на столике, рядом небрежно нарезан сыр. Манки лежал у его ног. Я села напротив. Тишина. Но не тяжелая. Напряженная, но… терпимая. Гудели цикады и далекий шум моря.

Я взяла бокал и сделала глоток. Мне хотелось поделиться:

– Фейерверки… были невероятными. Спасибо, что позвали.

Он кивнул, глядя в темноту, куда уходил горизонт:

– Музыка в кафе… не моё. Но… сойдет. Шум. Фон.

Этьен махнул рукой, как будто отгонял назойливых москитов.

Я тихонько спросила:

– А вам какая нравится?

Вопрос вылетел сам. Я сжалась внутри, ожидая ледяного молчания или резкого отказа отвечать.

Этьен молчал. Долго. Нас окружили звуки ночи – шелест волн, скрип пальм вдалеке.

– Chelsea Wolfe… Wardruna…

Он сделал еще одну паузу, словно подбирал слова, непривычные к объяснениям. Пальцы правой руки непроизвольно сжались, будто сжимали рукоять стамески.

– …Она не… играет. Она есть. Как шторм за бортом. Как ржавчина на железе. Как… пустота в мастерской ночью.

Он слегка повернул голову, его красивый профиль четко вырисовывался на фоне темного моря.

– Wolfe… ее голос. Мне нравятся ее песни о потерях. О… той тьме внутри. Слышишь – и знаешь: ты не один такой.

Он замолчал, потом добавил, уже почти шепотом, больше для моря, чем для меня:

– А Wardruna… Это море. Не то, что видишь. То, что чувствуешь. Древнее. Холодное. Силу, что ломает кили. Топит огромные корабли. Ритм… как удары грома. Оно не успокаивает. Оно… напоминает. Кто ты. Где твое место. Перед стихией. Перед… всем.

Он резко замолчал, будто сказал слишком много. Снова отвернулся, погрузившись в созерцание черной воды, где мерцали редкие отражения звезд.

Я сидела рядом, затаив дыхание. Его слова о музыке – не о звуках, а о внутреннем мире – ударили в ту же точку, что и моя давняя любовь к Кандинскому.