Книга Соленый ветер Ле Баркарес, страница 23 – Мила Дуглас

– Расскажи, что видишь за окном? Какая погода? – мамин голос, тихий и слабый, прорезал гул воображаемых басов. Я оторвалась от экрана, машинально потянувшись к углю. За окном хосписа… Серый Петербург, слякоть, голые ветки, тоскливые огни фонарей. А я рисовала ей… Яркие цветы. Огромные ландыши на бирюзовом фоне. Ее любимые ландыши около беседки на даче. Эти же цветы на опушке леса, где мы любили собирать грибы. Я приносила эти листы, ставила у кровати, рассказывала небылицы о солнечных днях, о поездках в лес, которых не было. Ее глаза, тусклые от боли, оживали на мгновение. Сухие пальцы касались бумаги.

– Как красиво, Анечка… Спасибо.

Это был обман. Красивый, жизнеутверждающий, но обман. Я рисовала свет, чтобы отвлечь ее от волн тьмы, приближающихся с каждым днем. Чтобы отвлечь себя от невыносимой реальности ее угасания.

Моя рука водила углем по бумаге в настоящей реальности, вытягивая из хаоса еще один черный вихрь. Никакого света. Только правда. Правда моей бездны. Правда страха, который жил во мне, как паразит. Я не отвлекалась. А признавала свое поражение. Вытаскивала наружу то, что гнило внутри. Каждый рисунок – шаг в пропасть, но шаг честный. В отличие от тех лживых ландышей. Шаг к моей тьме, а не от нее.

Дверь в мою комнату была приоткрыта – я ждала сквозняка в душном доме. Шаги в коридоре. Тяжелые, размеренные. Этьен. Он проходил мимо, направляясь, видимо, к выходу или в мастерскую. Его тень мелькнула в проеме. Я не обернулась, углубленная в штриховку теней в сердце водоворота, в ту самую бездну.

Шаги замерли.

Тишина. Не просто отсутствие звука. Напряженная, густая тишина, сжимающая воздух. Я почувствовала взгляд. Не мимолетный, не оценивающий. Пристальный. Горячий точкой между лопаток. Я медленно обернулась.

Он стоял в дверном проеме. Не на пороге моей комнаты, а в коридоре, но его тело было развернуто ко мне, застывшее. Взгляд был прикован не ко мне. К рисунку. К тому черному угольному водовороту на стене. Его лицо… Оно не было каменным. Камень бы раскололся. На нем было написано что-то невероятное. Узнавание. Глубокое, болезненное, как удар под дых. И боль. Настоящая, живая, незнакомая мне на его обычно непроницаемых чертах боль. Его глаза, обычно серые и холодные, как галька, были широко открыты, в них читался шок, почти животный ужас. Зрачки расширились, вбирая черноту моего рисунка. Губы чуть приоткрылись на резком, коротком вдохе, как будто ему перехватило дыхание. Он смотрел на мой страх, выплеснутый на бумагу, и видел… себя? Свою бездну? Его пальцы непроизвольно сжались в кулак, костяшки побелели. Раздался тихий стук – он инстинктивно уперся кулаком в дверной косяк, будто ища опору.

Это длилось мгновение. Одно короткое, вечное мгновение. Потом он резко отвернулся. Так резко, как будто его ударили током. Не сказал ни слова. Не кивнул. Просто развернулся и ушел, почти побежал. Шаги в прихожей были быстрыми, сбивчивыми, нервными. Хлопок входной двери прозвучал как выстрел, отозвавшийся эхом в выжженной тишине, что осталась после него.

– Этьен?

Я стояла, вжавшись босыми ногами в холод пола, глядя на пустой дверной проем, потом на свой рисунок. Угольный водоворот казался теперь не просто моим страхом. Он казался… ключом. Которым я, сама того не желая, ткнула в запертую дверь его души и заставила ее на мгновение приоткрыться, выпустив наружу тень невыносимой боли. И он бежал. От меня. От рисунка. От этой тени, которая была и его тенью. Что я наделала!