Книга Соленый ветер Ле Баркарес, страница 33 – Мила Дуглас

Он перечитал письмо еще раз. И еще. Каждое слово падало в его израненную душу. Впервые за двадцать лет кто-то сказал ему не «Ты виноват», а «Ты должен жить». Голос деда, спокойный, мудрый, полный любви и веры, заглушал истеричный визг материнской ненависти. Это было не оправдание – это было освобождение. Освобождение от чудовищной ноши, которую он взвалил на себя в пятнадцать лет и нес все эти годы, считая ее своим крестом.

Он поднял взгляд от письма. Ящик с его адом все еще был открыт. Письмо Элоизы лежало там, смятое, ядовитое. Но теперь оно выглядело не как приговор, а как крик безумной боли, не способной разрушить истину, которую только что донес до него дед:

– Живи.

Тревога за Анну вспыхнула с новой силой, но теперь она была чистой, лишенной панического страха повтора прошлого. Он не мог потерять ее. Не потому, что боялся остаться один, а потому, что эта девушка стала его рассветом. И потому, что теперь у него были силы за нее бороться.

Он аккуратно сложил драгоценное письмо, сунул его во внутренний карман рубашки, прямо у сердца. Потом резко встал. Лицо было мокрым от слез, но в глазах горела решимость.

Ящик он захлопнул уже без ненависти, без страха. Просто закрыл дверь в прошлое. Настоящее звало его вперед.

Он вытащил телефон. Рука больше не дрожала. Он набрал номер Анны.

– Аннет… Где ты? – пронеслось в голове.

Этьен стоял один в гостиной, слушая, как гудки превращаются в тишину, а море шептало что-то непонятное и зловещее на языке прилива. Он стоял, и ледяная скорлупа вокруг его сердца, та самая, что держалась двадцать лет, дала трещину. Не от прошлого. От страха потерять будущее. И в этой трещине клокотала одна мысль: найти ее. Во что бы то ни стало.

Педали завертелись сами, унося меня прочь от каменного гнезда горя, от смрада пепла и невыплаканных слез, от человека, чья бездна боли оказалась слишком чужой, слишком огромной, чтобы даже заглянуть в нее.

Слезы резали щеки, смешиваясь с дождем. Куда? Прочь. Только прочь. Но ноги, помнящие дороги лучше израненного сознания, уже поворачивали на знакомое шоссе. К Мысу Чайки. К тому белому исполину на краю земли, где ветер вырывает крики из горла, а море пожирает их в своей безжалостной синеве. Туда, где случилась первая трагедия. Туда, где Люк…

Мыс Чайки. Название вонзилось в мозг осколком. Море. Течение. Этьен не справился. Слова его матери, жгучие, как кислота: «Ты убил его… Ты для меня умер…» – снова жгли изнутри.

Я вдавила педаль до хруста в ногах, пытаясь уйти от этих слов, от образа Этьена над ящиком – его личным адом, в который я так самонадеянно вломилась. Велосипед рванул вперед. Дождь, мелкий и настырный, превратил асфальт в черное зеркало. Поворот. Слишком резкий для бешеной скорости и тумана в голове.

Руль дернулся в руках… и мир опрокинулся. Заднее колесо поплыло, потеряв землю. Сердце замерло. Время растянулось, стало тягучим и зловещим. Из-за поворота – фары. Ослепительные, немилосердные. Пронзительный визг клаксона, перекрывающий вой ветра. Дикий визг шин о мокрый асфальт. Удар по тормозам. Машину развернуло, бросило боком к обочине. Меня вышвырнуло, как тряпичную куклу, через руль. Полетела кубарем, ударилась о предательскую твердость земли в кювете. Хорошо, что не в пропасть… Хорошо, что не под колеса… Мысли метались, как испуганные птицы.