Книга Соленый ветер Ле Баркарес, страница 43 – Мила Дуглас

Я ощущала его присутствие каждой клеточкой кожи – тепло, запах, молчаливую концентрацию. Это было почти невыносимо. И необходимо. Слова копились внутри, поднимаясь комом к горлу, требуя выхода. Я пыталась их сдержать, но они прорвались, тихие, прерывистые, рожденные самим процессом рисования, этим странным, интимным актом созерцания и создания.

– Я… я всегда думала, – начала я, не отрывая взгляда от бумаги, от линии его плеча, которую сейчас перерисовывала, – что счастье – это что-то большое. Яркое. Как фейерверк. Или как… как этот рассвет, который ты так любишь. Нечто грандиозное, что приходит и озаряет все вокруг.

Уголь скользнул вниз, наметив изгиб плеча. Я чувствовала, как мои пальцы немеют от напряжения, как сердце бьется где-то в висках.

– Но сейчас… глядя на тебя…

Я рискнула поднять глаза. Он смотрел на меня. Неподвижно. Только веки на мгновение дрогнули, а челюсть напряглась, выдавая напряжение под маской спокойствия.

– Я понимаю, что, возможно, ошибалась. Счастье… оно может быть тихим. Как этот островок света. Как… как берег у моря.

Я замолчала, переводя дух. Ком в горле мешал говорить.

– Море бьется о берег, – я продолжила откровение. – Бьется яростно, бесконечно. Разрушает? Да, иногда. Но берег… он принимает. Он выдерживает. Он есть. Постоянный. Твердый. Несмотря на все штормы.

Теперь я посмотрела ему прямо в глаза, в ту темную глубину, которую пыталась уловить на бумаге.

– Возможно… в этом и есть мое счастье, Этьен. Найти свой берег. Как ты нашел свой рассвет… после долгой ночи.

Мой голос предательски дрогнул на последних словах, и я почувствовала, как по спине пробежала мелкая дрожь.

Этьен слышал мое признание. Каждое слово. Я видела, как его зрачки расширились в полумраке, ловя свет лампы. Веки на мгновение сомкнулись, губы сжались в едва заметную тонкую нить. Он не ответил сразу. Комната наполнилась всем несказанным, что витало между ними с самого начала. Он смотрел на меня. Долго. Молча. А потом уголки его губ дрогнули, не в усмешке, а в чем-то другом. Глубоком и усталом.

– Рассвет… – произнес он наконец.

– Он всегда приходит, Аннет. Даже после самой черной ночи. Просто нужно… дождаться. И не бояться смотреть на восток.

Он сделал едва заметное движение – легкий наклон головы в сторону мольберта.

– А теперь… рисуй свой берег. Пока я не заржавел окончательно от этой позы.

Облегчение, тепло и что-то еще, невероятно хрупкое и сильное, хлынули в меня. Мне захотелось и петь, и танцевать одновременно. Но я лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова вслух. Снова опустила взгляд на бумагу. На штормовое море, набросанное углем позади фигуры Этьена. На его фигуру – якорь в этом хаосе.

Я продолжила рисовать. Уже не просто линии и тени. Ловила не только свет на его мышцах, игру тени в углублении ключицы, но и тот самый, едва уловимый свет надежды, что теплился в глубине его серых глаз. Я водила углем, и на бумаге шторм за его спиной, под моей рукой, начал меняться. Рваные, хаотичные штрихи уступали место более мощным, но плавным линиям. Ярость шторма обрела форму защитной мощи, угроза открытого рейда смягчилась, превращаясь в очертания бухты, надежно укрытой от самых яростных натисков стихии выступами скал. Шторм на бумаге постепенно обретал форму не разрушения, а убежища. Форму берега.