Книга Соленый ветер Ле Баркарес, страница 44 – Мила Дуглас

Этьен был моим берегом. Суровым, неровным, израненным штормами, но таким моим. А я стала его рассветом. Той, кто увидела свет в его ночи. Это было не громкое признание. Не клятва. А тихое принятие в тишине террасы, отразившиеся в скрипе угля, в мерном дыхании спящей собаки и в далеком рокоте моря, которое теперь звучало не как угроза, а как вечный, знакомый диалог между стихией и землей, что держит меня.

Мы молчали. Он сидел, мой берег во плоти. Я рисовала. И в этом островке света и спокойствия, посреди бурлящей жизни, что-то новое, хрупкое и невероятно прочное, наконец обрело свою форму.

Атмосфера в доме на берегу моря больше не была пугающей, с пустотой прошлого, а наполненной рабочей тишиной. Мерный стук молотка Этьена где-то в мастерской, шуршание бумаги под моим карандашом на террасе и размеренное дыхание Манки на своем любимом кресле. Воздух в доме был с запахом свежей стружки, олифы и вечным, бодрящим соленым дыханием моря. Мы существовали в этом новом ритме – тихом, совместном, обжитом – уже несколько месяцев. Это был мир после бури признаний, после прорыва сквозь стены, возведенные годами одиночества и боли.

Я отложила графитный карандаш, разминая затекшие пальцы. Перед мной лежали эскизы – не пейзажи, а абстрактные композиции цвета и формы, рожденные для нового проекта. Глубоко вдохнула, пытаясь унять легкую дрожь в коленях. Через десять минут у меня должен был начаться первый пробный сеанс онлайн-арт-терапии с небольшой группой. Моя собственная боль, мой путь к исцелению через творчество – теперь это могло стать опорой для других. Мысль об этом заставляло сердце биться чаще, но не от страха, а от предвкушения. На старом фартуке, ставшем рабочей униформой, красовались брызги теплой, землистой охры и холодного, глубокого ультрамарина – отметины моего собственного возрождения.

Этьен появился в дверном проеме, вытирая руки тряпкой. Взгляд его скользнул по разложенным листам, по моему сосредоточенному, чуть взволнованному лицу, сияющему изнутри.

– Готовишься? – спросил он просто.

– Да. Очень нервничаю, – призналась я, ловя его спокойный взгляд.

Этьен кивнул, его глаза внимательно изучали мое лицо.

– Ты знаешь, о чем говоришь. Ты прошла это.

В его голосе не было сомнений.

– Хорошо. Значит, будешь помогать.

Эти слова, произнесенные с такой простой уверенностью, значили для меня больше, чем любые похвалы. Он видел во мне силу. Принимал мою новую роль. Не пытался оградить или усомниться.

Сигнал на ноутбуке возвестил о начале сеанса. Я сделала еще один глубокий вдох, расправила плечи. Этьен молча отступил в тень, дав мне пространство. Но его присутствие, тихое и нерушимое, ощущалось за спиной как щит.

Недели текли, наполненные работой, тихими вечерами и медленным, осторожным строительством нашего общего пространства. Однажды утром, когда я пыталась уговорить Манки слезть со свежевыкрашенного подоконника, раздался стук в дверь. На пороге стоял месье Рено, местный риелтор, с неизменной деловой улыбкой и папкой в руках. Его появление было как холодный сквозняк, ворвавшийся в их теплый мир.

– Мсье Дюран! Мадемуазель Анна!

Он вежливо поклонился, но его глаза, быстрые и наблюдательные, уже скользнули по интерьеру, отметив перемены, отсутствие прежней стерильности.