Книга Соленый ветер Ле Баркарес, страница 49 – Мила Дуглас

Этьен посмотрел на темное окно, за которым мерцали огни Тулузы.

– Иначе… иначе мы стираем их. Совсем.

Его слова были не утешением, а правдой. Суровой, как очертания его берега. Но в них была сила. Сила принятия. Я прижалась к его плечу, чувствуя тепло, слыша его ровное дыхание. Он не говорил, что все будет легко. Он говорил, что нужно смотреть. Вместе.

Утро Рождества мы встретили в тишине квартиры. Солнечные лучи пробивались сквозь закрытые ставни. Манки дремал на коврике. Я встала и принесла плоский, тщательно упакованный предмет. Подарок.

– Для тебя. С Рождеством, Этьен.

Он развернул бумагу. Это был рисунок. Не уголь, а акварель. Их бухта в Ле Баркаресе. Но не спокойная. Штормовая. Темные, свинцовые волны, белая пена, хлещущая по песку. И на самой высокой точке берега – фигура. Не детализированная, скорее силуэт. Человек. Поза как скала. Как продолжение суши. Внизу подпись-признание: «Ты – мой берег».

Этьен долго смотрел на рисунок. Ничего не говорил. Его лицо было непроницаемым. Потом он аккуратно поставил его на стол, встал и ушел в спальню. Вернулся с маленькой коробочкой из темного дерева, без украшений.

– Для тебя.

Я открыла коробочку. Внутри, на бархатной подушечке, лежало кольцо. Не обручальное. Не гламурное. Серебряное. Широкое, массивное, но изящное в своей простоте. По центру – выгравированный якорь. Работа была грубоватой, ручной, чувствовалась мощь и некоторая неловкость мастера, не привыкшего к ювелирной тонкости.

– Я… сам делал, – пробормотал он, глядя куда-то мимо меня, на рисунок бухты. – На старых верфях… есть инструменты. Серебро… от старого прибора.

Задумчивое молчание.

– А якорь… чтобы не унесло. Если… если шторм в душе.

Этьен не смотрел на меня. Его уши пылали, они стали ярко-красными.

Я надела кольцо. Оно было тяжелым, прохладным, идеально – на безымянный палец правой руки. Посмотрела на Этьена, потом на рисунок шторма, потом – на кольцо. Никаких слов о любви. Никаких слез. Только рисунок бури и якорь на моей руке. И его смущенный, но твердый взгляд, когда он наконец поднял глаза. Принятие. Дар памяти. Дар опоры. Дар того, что они научились не убегать, а стоять. Смотреть и помнить все свои шрамы.

Я протянула руку, коснулась его ладони. Он сжал мои пальцы крепко. Притянул к себе и порывисто обнял. Манки проснулся и потянулся, зевая. За окном Тулуза просыпалась к рождественскому дню. Мы были здесь. С шрамами, с памятью, с якорем и берегом на рассвете. И это было больше, чем счастье. Это было единение с прошлым и договор о будущем. Без громких слов.

Рядом с Этьеном я почувствовала, что перестала тонуть.

Лето в Баркаресе превращало привычные вещи в приятные воспоминания. Солнце не просто грело – в нем можно было купаться. Песок превращался в ослепительную золотую слюду под босыми ногами. Море лежало передо мной – не холодное зеркало зимы, не расцветающие волны дыханием весны, а живая могучая синева лета. Море больше не пугало – манило. Прохладой, свободой, возможностью быть с ним. Страх отступил в едва слышный шепот на краю сознания, как шум цикад в пальмах позади. Страх перестал быть хозяином положения. Теперь это просто знакомый, чьи страшилки я училась игнорировать.

Я стояла у самой кромки, теплая вода щекотала мне щиколотки, отступала, унося песок из-под пяток.